Глава вторая.
Невежество
и страх - близнецы; отец их - гнет, а мать - покорность. И весь дух этой семьи
- рабский.
Рейхани Амин ибн Фарис
I.
Какой точно по счету заканчивался
день моего душевного заключения я не знал. Я перестал считать не только часы,
но и целые сутки. Время тянулось мучительно долго, но именно это мне и нужно
было. Такой ничтожный человечишка, как я, заслуживал только страданий. У меня
затекла спина, так как я сидел в одном и том же положении на диване с самого утра,
опершись о большой пуф, согнувшись в
форме полумесяца. Наступил тот момент, когда по моим плечам и рукам пробежало
стадо мурашек, после которых конечности начали неметь, и оставались считанные
секунды до того, как моё тело должно было превратиться в желе. Кстати, я обожал
желе, мама его прекрасно готовит. Три слоя: белый, красный и зеленый. Понятие
не имею, из чего оно делается. Первый слой - очень сладкий, а последний –
щиплет язык дерзкой кислинкой. Такое, казалось бы, противоречащее сочетание
сладкого и кислого сильно полюбилось мне. Но это было прежде, теперь я ничего и
никого не люблю. Я - пучок сосредоточившейся злобы. Причина проста – я ненавижу
себя. Ненавижу! Как было бы здорово, если бы мы могли стирать ненужные
воспоминания. Помнить только то, что приятно.
Еще несколько секунд неподвижного сидения и
моё тело свела бы судорога, но сработал инстинкт самосохранения, заставивший
мышцы сократиться и выпрямить спину. Я поменял позу, раздвинул сутулые плечи и
поднял голову. На мгновение с глаз спала пелена, и я пустым, взглядом посмотрел на угол стены, который был
освещён ярким красным пятном. Это косые лучи падающего за горизонт солнца
вторгались в мою комнату сквозь широченное окно. Значит, начинался седьмой час.
Именно таким образом последние несколько дней я определял время, как
первобытный человек. Знаете, если бы не было этого окна, я бы решился на свою
сумасшедшую казнь раньше. Помню, как-то довелось бывать в гостях у одного
товарища, который снимал комнату в доме «жилкопа». И его единственное окно
выходило на серую стену соседней постройки. Так, что можно было дотронуться до
этой каменной стены рукой, если отворить окошко. Прискорбная картина. Мне
кажется, это жутко влияет на психику человека. Я, конечно, не хочу сказать, что
безоговорочно поддерживаю философию материализма, но между реальностью и
сознанием существует очень тонкая взаимосвязь, в результате которой, сознание
может попасть в ловушку зависимости от реальности. И если окружающая вас
реальность будет темной, грязной и ограниченной серыми стенами, то можно
ненароком и в паучка превратиться. Большому и светлому человеку – нужно
пространство и близость неба. Я люблю смотреть на небо. Точнее, любил. Сейчас
же я сам превратился в паука, который ненавидит всех, прячется от всех, желает
абсолютного уединения. Но не узкая и темная каморка сделала меня таким. Во всём
виноват нелепый случай. Ведь, причина не в том, что я трус, а в том, что судьба
решила доказать мне это, преподнести своеобразный урок. И еще в том, что у
меня, оказывается, есть совесть, которая теперь мучает меня из-за подлого,
трусливого поступка, совершенного мной в ходе этого судьбоносного урока. О,
нет, она не просто мучает меня, она раздирает стальными когтями мою душу. Лучше
б ее не было! Тысячи подонков живут на свете, совершая гадкие поступки, и ни на
йоту не раскаиваются в этом. Зачем же я терзаю себя самосудом? Воспитан, что
ли, так? Нет, был бы воспитан, не позволил бы себе превратиться в ничтожество.
Тут что-то другое, неведомое мне. Ну и пусть, не хочу ничего знать. Уже всё
равно! Подлый случай, ведь, мог же прожить всю жизнь трусом и даже не
задуматься об этом.
Несмазанные петли двери
скрипнули, и в комнату вошла мама. Она, как обычно в последнее время, тихонько
на цыпочках подошла к трюмо возле моего
дивана, и поставила на него миску с супом. Не так давно белая поверхность этого
деревянного шкафчика была заставлена разными бытовыми вещичками моего личного
обихода: дезодорант, духи, портмоне, мобильный телефон, расческа, ключи, часы,
еженедельник и книги. Те вещи, без которых я раньше не мог бы обойтись ни дня.
Теперь это всё стало ненужным барахлом. Подумать только, даже телефон. Этакий
бесценный предмет под названием «услышь друга, когда захочешь, независимо от
времени суток и места нахождения». Только в том то и суть, что я слышать никого
не хотел. У меня больше не было друзей. Не они от меня отреклись, а я отрекся
от них, потому что не достоин любви к себе… Трюмо превратилось в трапезный
стол, на который мне подавали кушанье. Правда, есть я тоже не хотел, и если бы
не слезы матери, то не взял бы в рот ни куска хлеба.
Я медленно повернул голову, чтоб
посмотреть на неё. Боже, какой уставшей она выглядела. Лицо стало совсем
бледным, а под глазами образовались синее мешки. Она много плакала в эти
тяжелые для нас дни. В глубине души я надеялся, что в этих слезах тонет лишь
сопереживание и беспокойство за единственного сына. Но порой бесовская идея
проникала в мое сознание: «Она плачет, потому что разочаровалось в тебе. Ты
опозорил не только себя, но и свою мать!» Эта идея вколачивалась в мою голову
ржавым гвоздём. Вот она-то меня и превращала в паука. Я начинал ненавидеть
себя, и как же быстро это чувство разрасталось до невероятных размеров. Я не
успел даже заметить, что уже начал ненавидеть весь мир.
- Представляешь, сегодня один из
моих клиентов забыл у меня на столе печать. Я сама ее подвезла к нему на офис.
Так он мне в знак благодарности выдал абонемент в свой фитнес-клуб. Знаешь,
новый центр «Графский» открылся? Можно ходить хоть каждый день, - говорила она
медленно и вполголоса, смотря в сторону. В её глазах блестели слёзы. Видимо,
мой взгляд, которым я впервые после возвращения домой одарил её, вселил в неё
надежду. Она решила попытаться вернуть меня к реальности самым обыденным
вопросом о тренажерном зале. Меня это ласковое обращение взбесило ещё больше.
Как она может любить такого, как я? «Недостоин!»: - орал я мысленно на себя.
- Может быть, тебя покормить? –
почти шёпотом, с боязнью спросила она. Не проронив ни слова, я отвернулся к
окну, упершись лбом в руку, которую облокотил на бедро своей ноги. Тем самым я
дал ей понять, что не хочу разговаривать, что её участие раздражает меня.
Бедная женщина, сдержав крик своего отчаяния, покинула эту просторную и светлую
комнату, ставшую теперь глухой конурой для такого жалкого создания. Какими же
жестокими мы можем быть к самым близким людям. Её одну я любил больше всего на
свете, и в то же время так терзал её сердце. Но я был безжалостен и к себе!
Мама старалась оставаться внешне спокойной и никогда не переходила на
повелительный тон. Врач сказал ей, что надо ждать, что время лечит. Поэтому она
смиренно ждала, когда закончится период моей апатии. Догадывалась ли она, что я
себя истерзал в десятки раз сильнее? Догадывалась ли она, что я убил себя
морально, и оставалось расправиться с собою, лишь, физически?
Сквозь стену из соседней квартиры
донеслось застольное пение. Почти профессиональное, хоровое исполнение многих
народных песен. Ещё бы, тренируются каждое воскресенье. Не знаком с людьми, что
живут по другую сторону стены. Дверь их квартиры выходит в те коридоры, которые
относятся к соседнему подъезду. В наше технократическое время мы, порой, не
знакомы даже с теми людьми, что живут с нами на одной лестничной площадке.
Бывает, посмотришь поздним вечером из окна на рядом стоящий многоэтажный дом, а
он сияет сотней огоньков. И каждый такой огонёк говорит о жизни отдельной
семьи. Живём все в одной бетонной коробке, но каждый сам по себе. Нет, не
подумайте, что я решил восхвалять общежитие. Это ужасные пережитки прошлого. Но
в то же время идея разрозненности, эгоистичного уединения - пугает меня. Нельзя
же стремиться к тому, чтоб спрятаться от всех в своей норе и рассчитывать на
накопленный провиант. Смысл, ведь, не в личном усилии отдельного человека, а в
общечеловеческой целостности. Поверьте, что петь вместе намного приятнее, чем
одному. Знаю по своим соседям. Однако, сегодня они это напрасно затеяли. Я не
хочу отвлекаться от самобичевания. Тишина – лучший помощник в душевных пытках.
Вот уже пение сменилось
истерическим смехом. Что они там ржут, как кони? Кроме всего прочего я начал
безумно ненавидеть смех. Раньше как-то не замечал, насколько искривляются лица
людей, когда они хохочут. Более того, чем злобнее в душе человек, тем глупее
выглядит его лицо, когда он смеется. Странно, но сейчас вся страна пытается
забыться в нездоровом и ненасытном смехе. Какую бы передачу на телевизоре не
включил, везде смеются. При этом смеются над такими вещами, над которыми стоило
бы задуматься. Хотя, зачем? Поржать-то легче!
Ну, заткнитесь вы там за стенкой!
Ненавижу вас всех! Я устал сидеть и лег на диван, зарывшись своим озлобленным
лицом в подушку. Я сдавил с силой скулы, сплющил глаза и сжал в кулаках клочья
волос на своей страдальческой голове. В таком состоянии я провалялся до
глубокой ночи.
Комментариев нет:
Отправить комментарий