Роман "Дневник страха", стр. 45 - 50

III.

Слепая темнота и немая тишина! Мрак окружает меня со всех сторон. Я сижу не понятно на чем, прижав колени к груди, так спокойней. Мне ни холодно, ни жарко, ни противно, ни приятно, просто пустота заполняет не только пространство, она заполняет меня. Однако, раз до сих пор существует это "я", значит мое сознание не растворилось в пустоте. Но что тогда есть? Где тогда я? Я поднимаюсь и начинаю бежать, но получается ли это у меня? Ведь я ничего не вижу, ничего не чувствую. Я бегу уже достаточно долгое время, а пустота здесь, ничем не отличается от пустоты той. Я вновь сажусь на попу и прижимаю колени к груди. Устав сидеть, я вновь начинаю бежать. Это повторяется снова и снова, но ничего не изменяется. Сколько можно бегать в этой пустоте? Одна лишь темнота и тишина... 

Не может быть, что-то начинает виднеться вдалеке. Неужели в этом царстве мрака есть свет? Да, это очень тусклый свет лампы, которая висит на стене, справа от меня. Наконец-то я приоткрываю глаза и начинаю понимать, что лежу в темной больничной палате, скромно освещаемой тусклым фиолетовым светом, который позволяет лишь разглядеть очертания объектов. Я хочу пошевелить рукой, но понимаю, что руки пристегнуты ремнями к койке, то же самое с ногами. Вот теперь я окончательно вернулся в мир земной, так как почувствовал ужасную боль во всех конечностях своего прикованного к постели тела. Больше всего трещит голова, как будто ее вместо ореха засунули в орехокол и сжали его, что было сил. Кожей лица я начинаю ощущать, что вся моя голова перемотана бинтами. Что со мной? Сознание достает из архивов памяти последний видео-ряд моей жизни. Перед глазами проносятся цветные картинки: кабинет мамы и  два глянцевых билетика на столе, заполненный людьми зал дворца культуры и Полина на соседнем кресле, звездное небо и загородившие путь отморозки, удар в лицо и унижающее "облапывание" моей девушки, дикий страх, сковывающий меня, и приговор в глазах Полины, мое сумасшествие и прыжок в бездну. Почему же эта бездна меня не приняла? Опять случайность, как и с повстречавшимися ублюдками? Я смотрю, случай меня обожает! Хочется рыдать, но еще больше хочется пить. Никогда не испытывал такой жажды. "Вашу мать, дайте кто-нибудь воды!": - хочется крикнуть мне, но сил совсем нет. Из тела торчит какая-то трубка. Не хотелось бы остаться калекой, только не это. Какую же глупость я совершил, наконец-то, первая разумная мысль посещает меня за эти две недели. Боковым зрением замечаю умывальник в углу палаты. Эти Танталовы муки не выносимы, видя источник воды не иметь возможности утолить невыносимую жажду. До меня доносится постанывание какой-то женщины. Её койка стоит у моего изголовья, поэтому я не могу видеть, кто там. Из любопытства я поворачиваю голову слегка на бок, чтоб рассмотреть бокового соседа. Там в каком-то безжизненном состоянии лежит обнаженный мужчина. Страшно смотреть на то, что осталось от его тела, наверное, после автомобильной аварии. Я на миг смыкаю веки и возвращаю голову в прежнее положение, прислонив затылок к подушке и устремив взгляд, вновь открытых глаз, в потолок. Если я скажу вам про то, насколько сильно хочется жить в такие мгновения, поверите мне? Не спросите ли меня: - "Зачем тогда, дурак, в окно сиганул?" Не дураком я был в те мгновения, а - бестолковым, в изначальном смысле этого слова. И еще слабым, очень слабым, не умеющим бороться с серьезными проблемами. На каком низком уровне развития находилась моя воля, раз она позволила сначала страху овладеть моим сознанием, а потом уже изувеченному страхом сознанию, овладеть телом? Сумасшествие  победило даже инстинкт самосохранения.

- Очнулся, - увидел я силуэт в халате, склонившийся надо мной.

- Пить, - прошептал я, медленно двигая сухими губами.   

- Сейчас, - исчез силуэт, но через несколько секунд вернулся, держа в руке ложку. Уже отчетливее я разглядел молодое, круглое лицо медсестры, обрамленное короткими волосами. Она прислонила ледяную и влажную алюминиевую лопатку к моим губам. Несколько капель холодной воды смочили пересохшую полость рта.

- Еще, - умоляюще простонал я.

- Терпи, богатырь,  - сердито сказала она, мотивируя меня таким образом справиться с неутолимой жаждой. - Надо ночь тебе перемаяться, завтра утром дам еще. - Она как-то изумленно улыбнулась и направилась к своему столику, весело произнеся: "Надо же чудеса! Парнишка-то, в рубашке родился!"

За головой по-прежнему тяжело постанывала женщина, а рядом на койке неподвижно валялось на окровавленных простынях зверски изувеченное, но еще живое, тело мужчины. Как бы это не выглядело аморально, но я был рад, что нахожусь здесь не один, что звуки жизни доносятся до меня, пусть эти звуки страшны, но это звуки жизни. Я не хочу возвращаться в пустое пространство мрака и тишины. Если это даже был беспокойный сон, из которого, кроме карцера вечности, я ничего не могу вспомнить, как это часто с нами бывает после пробуждения, все равно я не хочу в него возвращаться. Поймите, как же всё-таки здорово, что каждого из нас окружают люди. И нет ничего страшного даже в том, что встречаются особи с патологическими отклонениями в сознании, как те отморозки, просто надо быть ко всему подготовленным. Хуже бы было, если бы людей не было вовсе, если бы ты существовал один одинешенька на этой планете. Представь себе, что утром ты просыпаешься в одиночестве, выходишь на улицу - там пустота, никто тебе не встретится по дороге на работу, никто не улыбнется и не оскалится, к тебе в кабинет не зайдет начальник и не наорет на тебя, а если начальник - ты, то тебе не на кого наорать, либо похвалить, не с кем посмеяться над свежим анекдотом, не с кем выпить кофе в кафе, некого обнять и поцеловать, некого уложить спать, некого воспитывать, не кем гордиться. Нужна ли кому-нибудь такая жизнь? Нужна ли кому-нибудь такая вечность? Мы люди - создания общественные, и смысл нашего существования в общечеловеческой целостности.  

- Алло! Доброй ночи, - донесся голос медсестры, направленный в динамик мобильного телефона, - сынок ваш, слава богу, на четвертые сутки очнулся... Да, я-то тут при чем? В рубахе он у вас родился... Доктора, конечно, тоже надо будет отблагодарить. Профессионально заштопал голову парню... Нет, сейчас приезжать не надо, вас никто не пустит, три часа ночи. Вы, просто, просили сообщить независимо от времени суток. Вот, я вам и позвонила... Пожалуйста. Вы завтра с семи утра приезжайте, я вас обязательно проведу на некоторое время к сыну... Постоянно можно будет находиться с ним, когда мы его из реанимационной в обычную палату переведем... Не знаю, если никаких осложнений не последует, то думаю через два-три дня... Спокойной ночи. 

"Бедная моя мамочка!": - подумал я. Мои глаза налились слезами, и две большие капли, соблюдая симметричность движения, покатились к вискам. "Любимая моя мамочка, прости меня!" Эта была радостная боль, сдавившая мою грудь. Радостное переживание за человека, который тебя любит. Не хочу, чтоб вы подумали, что я применяю литературную гиперболу. Просто, на самом деле в такие минуты осознаешь всю полноту любви, всю ценность жизни, и понимаешь, насколько надо быть бестолковым, чтоб решиться на самоубийство. Надеюсь, эти воспоминания послужат примером не только для совсем отчаявшихся камикадзе, но и для тысяч обыкновенных людей, которые должны понимать, насколько важно тренировать свою волю, насколько важно быть сильным и духовно (мне это слово нравиться больше, чем слово "психологически"), и физически. Это очень важно, потому что никто не знает, какой урок ему может преподнести жизнь.

Я не буду рассказывать о своих последующих двух днях прошедших в реанимации, о том, как сжимается сердце, когда выносят мертвое тело с соседней койки, которое еще несколько минут назад было живым, о том, как периодическое легкое постанывание превращается в постоянный невыносимый стон боли, о том, какое зловоние стоит там и о том, в каких кровавых простынках путаются твои ночные сны. Лучше сразу перенесемся на три недели вперед. В светлую палату, у пациентов которой на лицах уже сияют улыбки. Прекрасно, когда надежды становятся реальностью. В открытое окно палаты струится теплый весенний воздух, а лучи апрельского солнца золотыми спиралями падают на подушку, в которую проваливается твоя уцелевшая голова. Ты счастливыми глазами смотришь на серьезного отца, стоящего рядом с твоей койкой, и на милую маму, сидящую в твоих ногах и держащую в своей нежной ладони твою руку.

Наконец-то я видел перед собою красивую и вдыхающую энергию жизни женщину. Ее щеки налились румянцем, блестящие волосы, обрамляющие крепкое лицо, аккуратно спускались по плечам, глаза сияли, как прозрачные озера под голубым небом. Что там говорить, я с ужасом вспоминаю то худое пожелтевшее лицо, со слегка дергающимся от нервов глазом, в которых не отражалось ничего, кроме больной желтизны этого уставшего лица. Каким же ты все-таки был подлецом! Ключевое слово в предыдущем предложении - "был".

Я держал за руку свою маму, и мне казалось, что именно эти руки вытянули меня из бездны. Я с наслаждением вдыхал теплое дыхание весны, врывающееся в палату сквозь распахнутое окно, и каждая клеточка моего тела отвечала невидимой вибрацией на звучащую в воздухе мелодию спасения. Был ли это второй шанс? А может просто очередная нелепая случайность? Не знаю, но я страстно хотел жить. Еще больше я хотел изменить себя. Сначала себя, а потом таких же, каким я был раньше, людей.

В больнице только то и делают, что говорят о моем везении. Меня называют здесь "рубаха-парень". Не от того, что я славный малый, а потому, что родился в рубахе. Упасть с пятого этажа и отделаться несколькими сломанными ребрами и треснувшим черепом. При этом, называют все, начиная от персонала и заканчивая соседями, не только по палате, но и по всему этажу. Как же любят люди разные невероятные вещи, другими словами, чудеса. Упал и не разбился - чудо! Но, ведь, жизнь каждого из вас - это не менее важное чудо. Не забывайте об этом!

Голова каждый день раскалывается, особенно под вечер. Но доктор утверждает, что уже через полгода я смогу в футбол играть, при этом забивая в ворота мяч не только ногами. Понимаете, на что он намекает? Ну, а шрам, проходящий через всю щеку, от виска до подбородка, не так уж и ужасен. Шрамы украшают мужчин, ведь так женщины? Вспомните образ Жофрена из романа "Анжелика"? Но он-то был настоящим мужчиной, не то, что я. Зато у меня появился второй шанс, и кроме того, понимание, что возможность "быть мужчиной" - ни за какие деньги не купишь.   

- Доктор сказал, что через неделю мы тебя можем забирать из больницы, - поглаживая своей ладонью мою руку, благоговейно произнесла мама. - Я возьму отпуск, буду с тобой.

- Это не обязательно, - грустно улыбнулся я, понимая, к чему она клонит.

- Просто, хочу быть рядом с тобой.

- Ма, ты не переживай. Больше такого не повторится, я тебе даю слово, - сделал я утвердительный кивок головой, не сводя стойкого и уверенного взгляда с маминых глаз.

- Надеюсь, - сомкнув глаза, покачала головой женщина, пережившая глубокое горе.

- У меня есть к тебе просьба, - я сделал выжидающую паузу.

- Какая? - с интересом посмотрела мама.

- Поговори с бабушкой о том, что я хочу пожить у нее, в деревне.

- Об этом и говорить не надо, - с оттенком обиды возразила мама. - Тебе всегда там рады.

- Да, но я планирую пожить там ни пару недель.

- А сколько? - тень удивления упала на ее лицо.

- Не знаю точно. Может год, может два.

- Как же университет?

- Еще успею. Поверь, ма, мне сложно будет вернуться к учебе. Кроме того, сейчас я этого и не хочу.

- Хорошо. Я решу с твоей бабушкой этот вопрос, обещаю, - по её губам пробежала милая улыбка. - Правда, тут и решать особо нечего. Бабушка только обрадуется.

Роман "Дневник страха", стр. 38 - 44

II.

Когда я проснулся, комната уже была залита ярким утренним светом, в котором, если присмотреться, можно было разглядеть золотистые отблески лучей. Я чувствовал себя уставшим и разбитым, так как погрузился в сон всего лишь на два часа. Всю ночь я смотрел на луну. Говорят, что если долго на неё пялиться, то можно стать сумасшедшим. Не знаю, я особых перемен на утро не почувствовал. Может о того, что сумасшествие настигло меня раньше. Признаюсь, мне даже было приятней смотреть на луну, чем на солнце. Хотя прежде, яркий солнечный день всегда делал меня счастливым и весёлым. Сейчас же тусклый свет луны в тёмном небе был так близок моему заблудившемуся сознанию. Может от того, что солнце унижало меня своим чистым светом, напоминало мне о том, какой я ничтожный человек. Так мне казалось.

Я растянулся на диване, как погасшая спичка. Не от того, что она тонкая и ее можно запросто сломать, хотя это тоже, а потому, что мой жизненный огонь погас. Это самое страшное, что может произойти с человеком! Кстати, теперь я жалею, что у меня до этого судьбоносного случая, с которого началось моё личное нравственное самоуничтожение, не было никакой фундаментальной идеи, оправдывающей смысл моего существования. Пусть даже ложной! Такие основополагающие идеи спасают многих русских людей. Ведь, нашему человеку без идеи трудно жить. Надобно ему перед какой-нибудь идеей да преклониться. Так уж устроена душа наша русская. Вот, к примеру, один провозгласит для себя такой жизненный принцип – дворец золотой возвести. И пока он этот дворец не выстроит, ничего не собьет его с проложенного маршрута, никакие трудности. Другой, к примеру, скажет – живу ради детей своих. И ни при каких условиях он  не вздумает себя уничтожать ни морально, ни физически, ведь, кто тогда за детей в ответе останется. Третий, может быть, идеальное устройство общества разрабатывает. Ну, а четвертый, этот совсем наглец, провозгласил себя полубогом. Он сегодня посидит в кресле, созерцая  пространство своей комнаты и воображая, как завтра к порогу его дома подкатит состав вагонов со всеми благами земными; наутро встанет, выйдет во двор, а там, на самом деле, железнодорожная колея проложена к крыльцу, на ней поезд запряженный десятками вагонов, на каждом из которых висит вывеска: «Господин, Ваши дары прибыли». Большинство таких волшебников, наверное, слышали слово из священного писания: «И вошел к ним в лодку, и ветер утих. И они чрезвычайно изумлялись в себе и дивились, Кто же это, раз морем и ветром повелевает?» Только вот эти полубоги, видимо, поленились дальше в знания углубляться, а то непременно бы поведали, что Учитель пять лет в пустыне «просидел», пока не взалкал. Ибо любой золотой дворец легче построить, чем волю божественную в себе воспитать. Но всё это – мои сегодняшние рассуждения, в тот же день я так детально не раздумывал над влиянием идеи на сознание, и над идолопоклонничеством. Тем утром я, лишь, задал себе вопрос: «Для чего я живу?», и не смог на него ответить. Поэтому и сожалею сейчас, что никакой идеи у меня на тот момент не оказалось. Пусть, даже, и далёкой от истины. Тогда бы я не решился наложить на себя руки, а потом, уже в конце жизненного пути, будучи сгорбленным старикашкой, я бы задумался о ложности своей идеи и раскаялся.

Почему-то мне захотелось еще раз, напоследок, взглянуть на солнце. Я медленно поднялся с дивана и направился на кухню. Окно моей комнаты выходило на запад, поэтому любоваться из него я мог только закатом. Я шел будто бы в тумане, перед тем как сделать следующий шаг, мне нужно было убедиться, что предшествующий окончился успехом, и я твёрдо сохраняю равновесие. Дверь маминой комнаты была широко распахнута. Там, как обычно, царил порядок, который измученная женщина успела навести, несмотря на то, что в восемь часов ей надо было выезжать на работу. Единственная не типичная вещь, которую я успел заметить, на тумбочке рядом с кроватью стояла бутылочка валерьянки. «Бедная, моя, мама! Что с ней станет после моей казни?» - начал было переживать я, но тут же, не пойму откуда, пришла мне в голову другая мысль: - «Лучше поплакать несколько дней, чем всю жизнь винить себя за то, что ты воспитала подлеца и труса». Наконец-то я добрёл до окна. Дрожащими руками я оперся о подоконник и, наклонившись вперед, прислонил лоб к стеклу. Белая занавеска скрывала мое убитое горем лицо, как паранджа. Так лучше, чтоб ничей посторонний взгляд не видел моего отчаяния. Я пронзительно всматривался в золотой диск, плывущий по небу. И в этот самый миг скудные слезы потекли по моим щекам.  В тот момент я выглядел, наверное, ужасно низко. Потому что, скорее всего, эти слезы были вызваны страхом, а не раскаянием и самопрощением. Вроде бы я уже решил окончательно свою участь, однако, в последний момент струсил и хотел, было уже, отказаться от своего глупого решения. Но видимо этот утренний поход, посмотреть на солнышко, был вовсе не случайным, а роковым. Так как я перевел взгляд во двор, и представляете, кого я увидел в этот самый момент? Она выходила из подъезда под руку со своим отцом. Она изменилась до неузнаваемости. Голова была склонена к земле. Её шаги были какими-то чересчур робкими и кроткими. Полина никогда раньше не умела так ходить. Она всегда порхала над землей, словно балерина, всегда держала плечи расправленными, а головой с непринужденной легкостью вращала по сторонам, будто она хотела созерцать вокруг себя весь мир, будто боялась пропустить мельчайшую деталь окружающего её пейзажа. Что же я видел теперь? Полина, словно, замкнулась в себе, пытаясь спрятаться от посторонних взглядов. Походка этой бедной девушке стала неуверенной и боязливой. Интересно, как она сейчас относится к своей философии о наслаждении каждым днём, не задумываясь над моральными ценностями? Просто веселиться, получать от жизни максимум удовольствий, не размышляя над тем, кем ты являешься и куда стремишься. Мне кажется, что именно такая философия делает подростков слабыми, она отнимает у них возможность совершенствовать свою волю. И когда молодых людей таких нравственных устоев настигает большое горе, они ломаются, как щепки. Именно так вышло и со мной.

- Прости, - почти не шевеля губами, прошептал я, наблюдая за тем, как вдалеке две фигурки близких мне людей, скрылись за углом дома. Она не могла видеть меня, даже если бы обернулась и устремила пристальный взгляд на мое окно, так как квартира располагалась на пятом этаже, да и занавеска надёжно скрывала мой силуэт. Но мне хватило того, что я почти целую минуту имел возможность созерцать ее. Да, это непременно стало роковой причиной моего окончательного решения. Я вспомнил ту проклятую ночь, когда мы с ней возвращались с концерта домой. Вспомнил тот отрекающийся взгляд. Знаете, именно в тех глазах я умер впервые. Именно тот смертный приговор в ее взгляде потом уже спроецировался на мою реальную жизнь. Вряд ли я был для нее идеалом, у меня имелось сотни недостатков. Но её взгляд также имел оттенок того чувства, когда человек узнает, что его идеал на самом деле является ничтожеством.

Затем, я вспомнил, как на следующий день после происшествия, пошел к ней домой. Мне нужно было ее увидеть, мне нужно было попросить прощения. Меня не волновало то, что мое лицо больше походило на переспевшую тыкву, от ударов ногами оно распухло и имело багровый оттенок. Меня ничто в жизни не волновало, кроме одной простой идеи: - "я должен попросить у нее прощения". Казалось бы, зачем? Есть ли смысл извиняться в уже содеянных поступках? Для меня он заключался в том, что я должен был признать себя трусом не только в своих переживаниях, но и перед ней. В этом заключалась моя исповедь, ибо если признаться в своей трусости только самому себе, то ничего не изменится. Я поднялся пешком на третий этаж, с каждым пролетом ступенек идти становилось тяжелее, словно в ботинки наливали свинца. Подойдя к двери ее квартиры, я надавил на кнопку звонка и затаил дыхание. Теперь все мое тело почувствовало вес свинцовых доспехов, на самом же деле меня облачили в доспехи стыда. Открылась дверь и на пороге появилась ее мать, в глазах которой я не увидел презрения, но зато обнаружил жалость. Видимо, это чувство особенно процветает в слаборазвитых обществах. Ведь, к нормальному человеку можно питать сострадание и сопереживание, а жалеть можно только ущербных, неполноценных людей. И вот тут уже надо искать причины в общественном строе, которые делают людей ущербными.

- Здравствуйте, - опустив глаза, тихо произнес я, - можно поговорить с Полиной?

- Заходи, - широко раскрыв дверь, она жестом руки пригласила меня в общий тамбур левого крыла на этом этаже. - Подожди здесь, - добавила она и направилась в свою квартиру, прикрыв за собой дверь. Раньше ее мать никогда не оставляла меня в тамбуре, сразу приглашая к себе в квартиру. Но я даже был  рад, что отношение ко мне изменилось. Я сам осознавал то, что недостоин ни любви, ни даже уважения этих людей.

- Она не хочет с тобой разговаривать, - плотным сжатием губ и век на несколько секунд мама Полины выразила свое соболезнование мне.

- Передайте, пожалуйста, ей, что я прошу прощения за то, что оказался жалким трусом, и что она тратила время на такое ничтожество, как я. - Боль подошла к кадыку, и я не смог больше произнести ни слова. Мне стало невыносимо тяжело смотреть на влажные глаза ее матери и я, поспешно развернувшись, покинул тамбур и пошел вниз по ступенькам. Пока я добирался домой, у меня перед глазами пылал испепеляющий взгляд Полины, которым  она подпалила меня в ту ночь. Моя душа сгорела в нем, остался только пепел отвращения.  Этот призрачный взгляд меня мучает уже не только по ночам.  

Всё, достаточно! Открыв кухонный ящик, я достал нож, плотно сжав ослабевшей рукой рукоятку из микарты зеленого цвета.   Великолепный по своей красоте стальной клинок, имевший мозаичный узор, сверкал словно самурайский меч, которому выпадает честь свершить священный обряд высшего самонаказания. Я возвращался к себе в комнату такими же медленными и осторожными шагами, какими несколько минут ранее брёл на кухню. Но теперь я уже не смотрел мутными глазами перед собой, мой обезумевший взгляд точил, и без того острое, лезвие ножа. Сев на диван, я опустил левую руку на бедро раскрытой ладонью вверх. На бледной коже в районе запястья отчетливо виднелась синяя рогатка из вен. Я с силой сдавил рукоятку ножа и приблизил лезвие к запястью. Оставалось только прислонить клинок к вене и резко полоснуть свою дрожащую конечность. Вот тут-то я в очередной раз начал искать отговорку: «Вдруг мне не хватит храбрости выждать того момента, когда забвение окутает моё сознание. Вдруг от страха я перемотаю рану любой тряпкой, попавшейся под руку. Насколько же это будет мерзко. Оставаться жить такому трусу – это невыносимо!» Вдогонку за первой мыслью последовала вторая: «Каково будет маме найти меня на этом диване в луже крови? Сколько будет мороки с отмыванием этой комнаты, и захочет ли она оставаться жить в квартире, которая будет постоянно воскрешать воспоминание о кровавой картине моего самоубийства. Это как-то совсем не эстетично!»

С каждой секундой мне становилось страшнее, видимо, я был законченным трусом. Но кто-то обратно протянул мне руку помощи. Когда я мимолетом увидел отражение своего лица на экране телевизора, что стоял на стеклянном столике при входе у стены, чувство ужаса на мгновенье парализовало меня. Вместо глаз сияли два черных пятна, а губы были искривлены в лукавой и ехидной улыбке. Хотя я не улыбался. Я запустил ножом в эту плоскую панель.

Страх не оставлял меня даже в эту минуту. Я, наконец-то, осознал, что постоянно мешало мне жить полноценной жизнью. Страх – самое ужасное чувство, сковывающее свободу нашей воли. Мне вспомнилось то огромное количество добрых поступков, от которых я отказался из-за боязни быть униженным, либо осмеянным, либо отвергнутым, либо пострадавшим физически и так далее. Их было огромное количество, но по отдельности они казались мелочными и не заставляли задуматься о своей трусливой природе. Но судьба преподнесла урок, который помог осознать мне свое ничтожество. И даже сейчас, когда я решился уничтожить свою жалкую личность, мне стало страшно. Я в сухую проиграл своему страху, он не оставил мне никаких шансов.

Это сумасшествие нужно было заканчивать. Я поднялся с дивана и направился к окну. У меня началась лихорадка, не удивительно, учитывая, что последнюю неделю я находился в глубочайшем психическом припадке. К тому же ее усиливало нарастающее чувство страха. Это как перед тяжелой ангиной, когда тебя сначала бросает в холод, а потом моментально в жар, и в голове такой водоворот, что трудно стоять на ногах. Я повернул ручку металлопластикового окна и из последних усилий вскарабкался на подоконник. Вот он конец.  

Я, наверное, вас не удивлю, если скажу, что сегодня многие люди меня спрашивают: «Не боялся ли на душу такой грех взять?» Совсем не странный вопрос, учитывая количество церквей и храмов в нашем микрорайоне города. Они растут, как грибы после дождя, особенно в последнее время. Во время, когда брошенному стаду так нужен поводырь. Я ведь несколькими абзацами выше упоминал о том, как трудно нашему человеку живётся без идеи. Дайте нам идею и мы, гордо подняв головы, кто-то, впрочем, и раболепно склонив головы, но все, все разом, пойдем за вами. Только дайте мощную, как извержение вулкана, обширную, как горизонт над синевой океана, яркую, как вспышка молнии в ночном небе, идею. Да, еще и такую, чтоб под силу каждому!  Возвращаясь к вопросу о грехе, о нём в тот зловещий момент я и вовсе не думал. Во-первых, я не верил в Бога, а во-вторых, какой же это коварный вопрос! Скажите мне, ведь, страх и грех – это плохо? А коли плохо, так почему грибная поляна взрастает на этих двух понятиях? Странно… Неужто ль мы до такой степени разучились любить, что нас только запугиванием удержать можно?

Я пошатнулся и полетел вниз. Сознание оставило меня раньше, чем я успел удариться о дно этой черной бездны. 

Роман "Дневник страха", стр. 33 - 37

Глава вторая.

Невежество и страх - близнецы; отец их - гнет, а мать - покорность. И весь дух этой семьи - рабский.

                                     Рейхани Амин ибн Фарис

I.

Какой точно по счету заканчивался день моего душевного заключения я не знал. Я перестал считать не только часы, но и целые сутки. Время тянулось мучительно долго, но именно это мне и нужно было. Такой ничтожный человечишка, как я, заслуживал только страданий. У меня затекла спина, так как я сидел в одном и том же положении на диване с самого утра, опершись  о большой пуф, согнувшись в форме полумесяца. Наступил тот момент, когда по моим плечам и рукам пробежало стадо мурашек, после которых конечности начали неметь, и оставались считанные секунды до того, как моё тело должно было превратиться в желе. Кстати, я обожал желе, мама его прекрасно готовит. Три слоя: белый, красный и зеленый. Понятие не имею, из чего оно делается. Первый слой - очень сладкий, а последний – щиплет язык дерзкой кислинкой. Такое, казалось бы, противоречащее сочетание сладкого и кислого сильно полюбилось мне. Но это было прежде, теперь я ничего и никого не люблю. Я - пучок сосредоточившейся злобы. Причина проста – я ненавижу себя. Ненавижу! Как было бы здорово, если бы мы могли стирать ненужные воспоминания. Помнить только то, что приятно.

Еще несколько секунд неподвижного сидения и моё тело свела бы судорога, но сработал инстинкт самосохранения, заставивший мышцы сократиться и выпрямить спину. Я поменял позу, раздвинул сутулые плечи и поднял голову. На мгновение с глаз спала пелена, и я пустым,  взглядом посмотрел на угол стены, который был освещён ярким красным пятном. Это косые лучи падающего за горизонт солнца вторгались в мою комнату сквозь широченное окно. Значит, начинался седьмой час. Именно таким образом последние несколько дней я определял время, как первобытный человек. Знаете, если бы не было этого окна, я бы решился на свою сумасшедшую казнь раньше. Помню, как-то довелось бывать в гостях у одного товарища, который снимал комнату в доме «жилкопа». И его единственное окно выходило на серую стену соседней постройки. Так, что можно было дотронуться до этой каменной стены рукой, если отворить окошко. Прискорбная картина. Мне кажется, это жутко влияет на психику человека. Я, конечно, не хочу сказать, что безоговорочно поддерживаю философию материализма, но между реальностью и сознанием существует очень тонкая взаимосвязь, в результате которой, сознание может попасть в ловушку зависимости от реальности. И если окружающая вас реальность будет темной, грязной и ограниченной серыми стенами, то можно ненароком и в паучка превратиться. Большому и светлому человеку – нужно пространство и близость неба. Я люблю смотреть на небо. Точнее, любил. Сейчас же я сам превратился в паука, который ненавидит всех, прячется от всех, желает абсолютного уединения. Но не узкая и темная каморка сделала меня таким. Во всём виноват нелепый случай. Ведь, причина не в том, что я трус, а в том, что судьба решила доказать мне это, преподнести своеобразный урок. И еще в том, что у меня, оказывается, есть совесть, которая теперь мучает меня из-за подлого, трусливого поступка, совершенного мной в ходе этого судьбоносного урока. О, нет, она не просто мучает меня, она раздирает стальными когтями мою душу. Лучше б ее не было! Тысячи подонков живут на свете, совершая гадкие поступки, и ни на йоту не раскаиваются в этом. Зачем же я терзаю себя самосудом? Воспитан, что ли, так? Нет, был бы воспитан, не позволил бы себе превратиться в ничтожество. Тут что-то другое, неведомое мне. Ну и пусть, не хочу ничего знать. Уже всё равно! Подлый случай, ведь, мог же прожить всю жизнь трусом и даже не задуматься об этом.

Несмазанные петли двери скрипнули, и в комнату вошла мама. Она, как обычно в последнее время, тихонько на цыпочках подошла к трюмо  возле моего дивана, и поставила на него миску с супом. Не так давно белая поверхность этого деревянного шкафчика была заставлена разными бытовыми вещичками моего личного обихода: дезодорант, духи, портмоне, мобильный телефон, расческа, ключи, часы, еженедельник и книги. Те вещи, без которых я раньше не мог бы обойтись ни дня. Теперь это всё стало ненужным барахлом. Подумать только, даже телефон. Этакий бесценный предмет под названием «услышь друга, когда захочешь, независимо от времени суток и места нахождения». Только в том то и суть, что я слышать никого не хотел. У меня больше не было друзей. Не они от меня отреклись, а я отрекся от них, потому что не достоин любви к себе… Трюмо превратилось в трапезный стол, на который мне подавали кушанье. Правда, есть я тоже не хотел, и если бы не слезы матери, то не взял бы в рот ни куска хлеба.

Я медленно повернул голову, чтоб посмотреть на неё. Боже, какой уставшей она выглядела. Лицо стало совсем бледным, а под глазами образовались синее мешки. Она много плакала в эти тяжелые для нас дни. В глубине души я надеялся, что в этих слезах тонет лишь сопереживание и беспокойство за единственного сына. Но порой бесовская идея проникала в мое сознание: «Она плачет, потому что разочаровалось в тебе. Ты опозорил не только себя, но и свою мать!» Эта идея вколачивалась в мою голову ржавым гвоздём. Вот она-то меня и превращала в паука. Я начинал ненавидеть себя, и как же быстро это чувство разрасталось до невероятных размеров. Я не успел даже заметить, что уже начал ненавидеть весь мир.

- Представляешь, сегодня один из моих клиентов забыл у меня на столе печать. Я сама ее подвезла к нему на офис. Так он мне в знак благодарности выдал абонемент в свой фитнес-клуб. Знаешь, новый центр «Графский» открылся? Можно ходить хоть каждый день, - говорила она медленно и вполголоса, смотря в сторону. В её глазах блестели слёзы. Видимо, мой взгляд, которым я впервые после возвращения домой одарил её, вселил в неё надежду. Она решила попытаться вернуть меня к реальности самым обыденным вопросом о тренажерном зале. Меня это ласковое обращение взбесило ещё больше. Как она может любить такого, как я? «Недостоин!»: - орал я мысленно на себя.

- Может быть, тебя покормить? – почти шёпотом, с боязнью спросила она. Не проронив ни слова, я отвернулся к окну, упершись лбом в руку, которую облокотил на бедро своей ноги. Тем самым я дал ей понять, что не хочу разговаривать, что её участие раздражает меня. Бедная женщина, сдержав крик своего отчаяния, покинула эту просторную и светлую комнату, ставшую теперь глухой конурой для такого жалкого создания. Какими же жестокими мы можем быть к самым близким людям. Её одну я любил больше всего на свете, и в то же время так терзал её сердце. Но я был безжалостен и к себе! Мама старалась оставаться внешне спокойной и никогда не переходила на повелительный тон. Врач сказал ей, что надо ждать, что время лечит. Поэтому она смиренно ждала, когда закончится период моей апатии. Догадывалась ли она, что я себя истерзал в десятки раз сильнее? Догадывалась ли она, что я убил себя морально, и оставалось расправиться с собою, лишь,  физически?

Сквозь стену из соседней квартиры донеслось застольное пение. Почти профессиональное, хоровое исполнение многих народных песен. Ещё бы, тренируются каждое воскресенье. Не знаком с людьми, что живут по другую сторону стены. Дверь их квартиры выходит в те коридоры, которые относятся к соседнему подъезду. В наше технократическое время мы, порой, не знакомы даже с теми людьми, что живут с нами на одной лестничной площадке. Бывает, посмотришь поздним вечером из окна на рядом стоящий многоэтажный дом, а он сияет сотней огоньков. И каждый такой огонёк говорит о жизни отдельной семьи. Живём все в одной бетонной коробке, но каждый сам по себе. Нет, не подумайте, что я решил восхвалять общежитие. Это ужасные пережитки прошлого. Но в то же время идея разрозненности, эгоистичного уединения - пугает меня. Нельзя же стремиться к тому, чтоб спрятаться от всех в своей норе и рассчитывать на накопленный провиант. Смысл, ведь, не в личном усилии отдельного человека, а в общечеловеческой целостности. Поверьте, что петь вместе намного приятнее, чем одному. Знаю по своим соседям. Однако, сегодня они это напрасно затеяли. Я не хочу отвлекаться от самобичевания. Тишина – лучший помощник в душевных пытках.

Вот уже пение сменилось истерическим смехом. Что они там ржут, как кони? Кроме всего прочего я начал безумно ненавидеть смех. Раньше как-то не замечал, насколько искривляются лица людей, когда они хохочут. Более того, чем злобнее в душе человек, тем глупее выглядит его лицо, когда он смеется. Странно, но сейчас вся страна пытается забыться в нездоровом и ненасытном смехе. Какую бы передачу на телевизоре не включил, везде смеются. При этом смеются над такими вещами, над которыми стоило бы задуматься. Хотя, зачем? Поржать-то легче!

Ну, заткнитесь вы там за стенкой! Ненавижу вас всех! Я устал сидеть и лег на диван, зарывшись своим озлобленным лицом в подушку. Я сдавил с силой скулы, сплющил глаза и сжал в кулаках клочья волос на своей страдальческой голове. В таком состоянии я провалялся до глубокой ночи.

Роман "Дневник страха", стр. 26 - 32

V.

Мы выбежали из дворца культуры, держась за руки. Именно выбежали, потому что эмоции переполняли нас. Теплый вечерний  воздух увеличивал количество эндорфинов в наших юных головах. Концерт, длившийся почти два часа, был великолепен, а атмосфера эйфории в зале, наверное, гипнотизировала даже больше, чем  сама музыка. Полина страстно любила этого эстрадного исполнителя, и ее концерт возбудил значительно сильнее, чем меня. Следует учесть тот  факт, что она не ездила несколько месяцев назад  со мной на концерт симфонического оркестра в Одесскую филармонию, который был посвящен памяти Чайковского. Живые звуки скрипки в тот вечер подняли меня на седьмое небо, а так как всё познается в сравнении, то и мои эмоции после сегодняшнего выступления Валерия были не таки яркими, как тогда в Одессе. Но концерт Меладзе, все равно, был великолепен, и я был несказанно доволен, что попал на него. 

Боже, а как светились глаза Полины. Я всегда любил смотреть в ее лучезарные голубые глаза, но после концерта они были еще волшебнее. Мне казалось, что вся небесная гармония, помещалась тогда в ее глазах. Может быть, я так хорошо помню тот небесный, благоухающий взгляд, потому что это был последний раз, когда я слышал симфонию радости, смотря в глаза Полины.   

- Прекрасный вечер, - вздохнула Полина, - давай пешком пройдемся домой.

- Давай, заодно сэкономим деньги, выделенные мамой на такси, - как всегда сумел отыскать я еще и экономическую выгоду, несмотря на то, что достаточно было таких причин, как теплый вечер, звездное небо, распираемая эмоциями грудь и прекрасная девушка, которую держишь за руку.

- Не ожидала, что концерт будет таким чудесным. Ты почувствовал, какая была энергетика? - с вдохновением произнесла Полина, шагая рядом со мной по тёмным переулкам.

- Ага, - я одобрительно кивнул головой, - но всё же, пообещай мне, что в следующий раз ты обязательно поедешь со мной в Одесскую филармонию.

- Не понимаю я этой классической музыки, - с упреком произнесла девушка, а на ее лице зажглась какая-то озорная улыбка.

- Не важно. Ты должна услышать скрипки в живую.

- Хорошо, - она прижалась ко мне, и мы на минуту замерли посреди улицы, увлекшись горячим поцелуем. Продолжив свой путь домой, мы еще беседовали о множестве обыденных событий: о ее ссоре с преподавателем эстетики, о субботней поездке в Уманьский парк, о приближающемся женском празднике и об ее ожиданиях, связанных с этим праздником, о ее новом плаще и прочих вещах. Полина была веселой и, как всегда, не забыла сделать снимок наших счастливых лиц для "инстаграмма".

Этот день мог бы закончиться просто волшебно, если бы мы не наткнулись в одном из дворов на компанию подвыпивших хулиганов. Трое подростков моего возраста, может быть, на пару лет старше, сидели на скамейках детской площадки и громко смеялись, даже, скорее ржали, так как этот звук походил больше на что-то звериное, нежели человеческое. В ногах у них хаотично валялись пустые бутылки из-под пива.

- Слышь, земеля, сигареткой угости! - донесся до меня наглый крик одного из них.

- Не курю, - простодушно ответил я. Мы, даже, не заметили, как наши шаги ускорились, ведь, до родного дома оставалось преодолеть всего два двора. Рефлекс самосохранения срабатывает на подсознательном уровне. Но видимо, тому паршивцу, который окликнул меня, надо было доказать себе и своим друзьям, что он не ущербный, а доказывать это он собирался, ущемляя свободу других. Обычно, так и случается, когда обиженный жизнью ничтожный человек, хочет выплеснуть накопившуюся обиду на кого-нибудь другого.

- Я тебя не спрашивал, куришь ты или нет, - догнав нас,  загородил путь отморозок.

- У меня нет сигарет, - спокойно ответил я, пытаясь хоть как-то погасить его пыл, так как во всем его поведении читалась крайняя степень раздражения, от которой он видимо уже привык получать наслаждение.  Вблизи я более детально рассмотрел его лицо. Это был довольно мерзкий облик. Губы толстые, нос широкий, мясистые щеки, но глаза маленькие, беспрерывно бегающие из стороны в сторону. В них одновременно спорили между собою наглость и насмешливость. Он мне чем-то напоминал жабу из мультфильма про Дюймовочку. Одет он был как-то неряшливо, а сама одежда была засалена. В общем, такой себе грязненький уродец. Видимо, ошибался Уайльдовский лорд Генри, когда говорил, что некрасивые люди более склонны к добродетели, так как не имеют возможности гордиться чем-нибудь другим.

- Дай мне тогда денег на сигареты, - грубо, сквозь зубы прорычал он. В это время, двое других его друзей уже тоже успели подойти к нам. Их лица не искажал такой злобный оскал, как у главного вымогателя. Они наблюдали за происходившим, как за каким-то развлекательным шоу. Это их чрезмерно веселило. 

- Держи, - я достал из кармана пятьдесят гривен данных мамой на такси. Как же я жалел в тот момент, что решил прогуляться пешком. Почему это случилось именно с нами? Ведь, тысячи людей возвращаются поздними вечерами к своим домам тёмными переулками. Может, все же глаз судьбы пристально следит за каждым из нас?

- Молодец, земеля, - отморозок резко выхватил деньги из моих рук. Знаете, протягивая ему купюру, я все хорошенько взвесил. Я вспомнил рассказ моего дяди о том, как однажды его в переулках тоже остановили хулиганы. Было это еще в девяностых, и он был тогда студентом, как и я сейчас. Его девушка (ныне жена) жила в другом районе города. Так вот он однажды, проводив ее домой, резво возвращался к себе, стараясь особо не засматриваться по сторонам и держать образцовый темп скоростной ходьбы. Но все же местная шпана настигла его, и любезно попросила вывернуть карманы. Как он утверждает, было у него сто тысяч купонов, что по тем временам можно было обменять на пачку импортных сигарет. Однако, дядя решил, что лучше он сам лично будет распоряжаться своим скромным капиталом. Несколько раз махнуть руками и ногами он успел. Даже, уверяет он, что видел, как хлынула красная юшка из чьего-то носа. Но после этого били ногами уже только его тело, валявшееся на земле. Деньги все равно забрали. Эта отважная самооборона стоила впоследствии ему гораздо больших средств, так как в той драке сильно травмировали его ухо. Поэтому следующих пять лет он не мог нырять в речке, а в душе купался, боязливо прикрывая ухо ладонью, так как если в него попадала вода - оно начинало гноиться. В конечном итоге родителям пришлось отвезти его в Киев, где в поликлинике при помощи хирургического вмешательства устранили данную проблему. Поэтому я прекрасно осознавал, что сопротивление обойдется мне намного дороже, но я не учел простого психологического фактора. Фактор этот заключается в том, что позволив отморозку унизить себя однажды, он непременно захочет повторить это при следующем удобном случае. Мне же попавшийся отморозок был настолько наглым, что решил не откладывать такую возможность на следующий раз.

- Девочку еще твою поцелую и отпущу вас, - оскалился он в каком-то безумии, - понравилась она мне, можно сказать, влюбился.

- Не трогай ее, - злобно выговорил я, но, по-видимому, не произвел на него должного впечатления.

- Я тебя, Рекса,  сейчас положу, - прошипел он сквозь зубы, а его глаза налились кровью. Он сдавил скулы так, что его озлобленное лицо покрылось морщинами, а из ноздрей повалил пар, как у загнанного плетью коня. Он сжал кулак и прыгнул на меня, со всего размаху обрушив удар этого костлявого  кулака мне в  челюсть. Казалось, что время замерло в тот момент, когда его конечность в воздухе рисовала дугу, упиравшуюся в мое лицо. Но так же замерло и мое тело. Я прекрасно осознавал, что в меня летит кулак и понимал, что надо попробовать уклониться. Однако, мышцы не слушались. Страх сковал мое сознание, страх поверг мое тело в ступор. Я словно безмозглый оловянный солдатик принял удар, даже не попытавшись закрыть лицо руками.  Раздался хлопок, после которого я почувствовал, как зубы хрустнули у меня во рту, а из треснувшей губы потекла кровь. Как вы думаете я почувствовал боль? Никакой боли! Губы пекли, лицо начало гореть, челюсть стала какой-то деревянной, словно после вколотого укола в десну у дантиста на приеме, но даже малейшего признака  боли я не почувствовал. Только страх, сковывающий сознание. Этот страх, видимо, струился из моих глаз, и нападающий это чувствовал всей своей кожей, как хищник, настигающий жертву.  

Когда древние римляне набирали среди юношей солдат в свои легионы, то они проводили испытание страхом. Чувство страха присуще каждому человеку, но реакция сознания на источник испуга выражается в двух главных рефлекторных действиях. Одно из них заставляет, как говорится в народе, сердце падать в пятки. При этом лицо человека становится бледным, как луна, зрачки расширяются, как у того окуня, который видел издевательство кита над камбалою,  а руки и ноги немеют, словно загипнотизированные. Страх превращает человека с такой реакцией в идеальную мишень. Другое же рефлекторное действие выражается в мгновенной ответной реакции тела на источник испуга. То есть, защищающийся превращается в нападающего, и уже сам готов всеми возможными способами уничтожить причину своего страха. У таких людей кровь, опять таки, как говорится в народе, бьет в виски, лицо багровеет, а мозг дает полную волю рукам и ногам. Именно юношей с такой взрывной ответной реакцией на источник страха в первую очередь набирали в римские легионы. Я, к сожалению, относился к другой категории людей, тех, что превращаются в легкую добычу, в неподвижную мишень.   

- Еще что-нибудь вякнешь, я тебя похороню прямо здесь, - запугивающим тоном крикнул отморозок, затем развернулся и направился к Полине, а я стоял, как вкопанный.  Не знаю, откуда в людском сердце берется столько ненависти, но еще больше меня удивляет, откуда в голове у некоторых берется столько глупости, чтоб утверждать следующее: "ударили по одной щеке - подставь другую". Волка, можно уважать, но любить его за то, что он на клочки раздирает то, что тебе дорого - невозможно! Но и обратно же, уважать можно только достойного противника. К отморозкам не может быть ни любви, ни уважения! Но еще больше презрения должно быть к таким, как я - не способным защитить свою женщину, позволяющим страху превратить себя в мешок навоза.  Человеку не для того были даны руки, чтоб он свесив их, стоял и смотрел, как издеваются над его близкими.

- Поцелуемся, красотка, - отморозок подошел к Полине и схватил ее за руку.

- Мразь, - неистово крикнула она и отвесила ему свободной рукой звонкую пощечину.       

- Братан, иди-ка придержи эту сучку, - отморозок обратился к одному из своих напарников , заламывая руки Полине. Второй подкрался сзади к девушке и обхватил ее своими клешнями, таким образом, позволив первому отпустить ее руки и взяться за более пикантные части женского тела.

Какой же взгляд презрения кинула она мне в лицо в тот момент. Я горел в том взгляде, словно на костре инквизиции. По ее щеке покатилась слеза глубочайшего разочарования. Мне кажется ей было не столько противно то, что ее лапают двое грязных животных, сколько то, что она позволяла раньше делать это такому слизняку, как я. В тех глазах я уже не слышал небесной симфонии, я слышал отпевание усопшего. Именно в тот момент я умер для неё не только как парень, а в общем, как человек. Вместе со мной умерла та частичка ее души, которая верила в романтику, в любовь, в счастье, в людей.

В этот миг я увидел проходящего мимо мужчину, засунувшего руки в карманы и поджавшего шею так, что подбородок уперся в грудь, а взгляд полировал его ботинки.

- Помогите, - крикнул я, и в тот же момент получил мощнейший удар в затылок от третьего отморозка, стоявшего рядом со мной. Затем он подножкой повалил меня на землю и начал бить ногами. Вот тут я уже почувствовал боль, но эта была не физическая боль. Эта была какая-то мировая боль за человека, как такового.  За того человека, который, оцепенев от страха, беспомощно наблюдает за тем, как издеваются над его девушкой. За того человека, который засунув руки в карманы, а голову в штаны, поспешно удаляется с места преступления, делая вид, что не замечает ничего. За того человека, который, выглянув в окошко на мой крик, аккуратно задергивает шторку и делает громче телевизор. Что с нами произошло? Мы же стали хуже этих отморозков. Жалкие трусы...

Последнее, что смог увидеть я, перед тем как потерять сознание - это то, как дубинка разлетелась о голову главного из подонков, и он шлепнулся о землю, словно упавший мешок с цементом. Дальше пулеметная очередь кулаков повалила с ног второго мерзавца. То ли мне показалось в бреду, то ли это был Руслан? Представляете, тот Руслан, который постоянно издевался надо мной. Каким образом он оказался в этом дворе по соседству от нашего? Почему решил помочь? Ведь, я же считал его таким же тупым животным. Вон оно как бывает в жизни. Я ничего не понимал. Мне становилось страшно от понимания того, каким ничтожеством я оказался. Я окончательно потерял сознание. 

Роман "Дневник страха", стр. 20 - 25

IV.

- Здравствуйте! – я поприветствовал помощниц нотариуса, сидящих в приёмной за столом, который по форме напоминал бумеранг. – Мама одна? – указал я пальцем на дубовую дверь кабинета, намереваясь проникнуть в него.

- Привет, - прелестно улыбнувшись, ответила Карина, в то время как Марина просто скромно кивнула головой, лишь на мгновение оторвав свой унылый взгляд от монитора. – У нее клиенты, так что придется подождать, - выговорила скороговоркой Марина, без особой интонации в голосе. Видимо эту фразу ей приходилось произносить множество раз в день, поэтому она для нее приняла форму заученного бесчувственного ответа. Я уселся на диван, обтянутый синей кожей, и начал обмеривать любопытным взглядом лицо Карины. Просто не было более интересного предмета, на котором можно было бы сфокусировать свое внимание. На стеклянном столике перед диваном одиноко валялся журнал, повествующий о последних изменениях в разных сферах законодательства нашей страны, что меня совсем не интересовало. Лицо Марины же не обладало такой магнитной силой притяжения, как лицо её коллеги. И дело было не в красоте, а в какой-то непонятной энергии, излучаемой обликом. Надо заметить, что Марина имела более изящные, аристократические черты лица, но само выражение его можно было сравнить с уставшим выдохом, в то время как лицо Марины олицетворяло собою страстный жизненный вдох. Несомненно, блеск ее светлых глаз, срываемых длинными ресницами, слегка приподнятые уголки губ и розовый румянец юности, вдохновляли мужской взор. Из рассказов мамы я знал, что Марина – отличный исполнитель. Она хорошо разбирается в законах, знает, где и как искать нужные ответы, очень трудолюбива и усидчива. Но она никогда не примет инициативу на себя, не найдет в себе смелости поручить другому какое-либо задание, не сможет отойти в сторону от известного ей из учебников алгоритма решения поставленной задачи. Марина радуется, когда ей дают конкретные поручения и за нее продумывают возможные пути решения. Карина же более творческая личность, и она за возможность самой продумывать разнообразные альтернативы достижения определенной цели благодарит судьбу. Ее трудно загнать в определенные рамки.

Даже из такого примитивного анализа характеров двух девушек напрашивается первый вывод - часть людей склонна к подчинению, а другая часть – к управлению. Теперь возникает следующий вопрос: «Рождаются ли люди такими, или это приобретенные в ходе воспитания наклонности характера?» Возьмем, к примеру, мою тягу к философствованию. Откуда она появилась? Почему смотря на дорожную яму, я вспоминаю лекцию о Гегеле, или почему смотря теперь на двух молодых и симпатичных девушек, я пытаюсь разобраться в социальной структуре общества? Ведь, раньше я упоминал про то, что мой отец – простой в плане восприятия жизни, и у него не возникает подобных вопросов. Мама моя – женщина, в самом истинном смысле этого слова, то есть, не будет задумываться о последствиях, видя перед собою чудесное яблоко, что висит на ветке райского дерева. Женщина, счастье которой напрямую зависит от переживаемых чувств и эмоций. Так с какого барского плеча мне досталась такая тяга к играм разума?  Образование в школе не могло привить  такую потребность моему сознанию. Яркое тому доказательство – твердолобость Руслана, который проучился со мной все девять лет. Значит, причина кроется в том, что люди уже рождаются разными. Бесспорно, воспитание играет свою роль в формировании личности человека, но исходящий материал – неоднороден. Если вы ставите на плиту кастрюлю с водой, уже нагретой до пятидесяти градусов, то она закипит в несколько раза быстрее, чем кастрюля со льдом.

Теперь, добавив к этим двум простым выводам, знание исторической эволюции общественного устройства, мы поймем, что менялись только декорации, а актеры исполняли те же самые роли. Всегда была огромная масса людей, склонная к подчинению, небольшая часть управленцев, добротная кучка свободных поэтов и музыкантов, горстка созерцающих философов, и горстка революционеров, у которых жажда перемен была настолько велика, что они готовы были разрушать устоявшиеся традиции.

В тот день, сидя на диване в офисе своей мамы, я пришел к таким выводам, но синтезировать их в единое умозаключение еще было рано. Тогда это были просто размышления, которые вряд ли могли серьезно повлиять на мои поступки.

- Тебе сделать кофе? – поинтересовалась Карина, и тень улыбки коснулась ее губ.

- Да, - не скрывая радости, ответил я.  Мне было приятно, что эта повзрослевшая девушка удостаивает меня знаками внимания. Не важно, что она, в большей степени, хотела угодить мне, ни как личности, а  как сыну её работодателя.  Кстати, я начал замечать, что люди к тебе относятся с уважением и почтением в зависимости от  твоего социального статуса, а не в зависимости от твоих человеческих качеств. Не правда ли странно? Перед тобой может стоять негодяй и подлец, однако он еще и какой-нибудь чиновник, от которого будет зависеть получение тобою определенного блага, и ты будешь ему петь такие оды, которых не удостаивался в свое время герой троянской войны. Да чего ходить далеко за примерами. Возьмите даже просто своих друзей и подумайте, часто ли вы строите свои отношения с ними, либо планируете какие-нибудь совместные мероприятия, исходя из расчетов собственной выгоды? Мне кажется, что это слово «выгода» давно уже покинуло свою первоначальную плоскость экономики, и теперь его можно найти в любой сфере нашей жизни. Такая путаница может привести к горьким последствиям.

- Тебе сколько сахара? - услышал я веселый и звонкий голос Карины.

- Две ложечки!

- Держи, размешаешь сам, - она поставила чашку на стол, при этом смотря мне в глаза и мило улыбаясь, как это умеют делать профессиональные официантки. Сколькими же талантами обольщения владела эта энергичная девушка?

- Спасибо, - я сделал легкий кивок головой, и принялся вращать ложкой в чашке, не стыдясь отсутствия этикета, так как шум поднялся, как в том анекдоте про "тысячу извинений". Этот глухой цокот даже возвратил слабый интерес  к окружающему миру у смиренной Марины, так как она позволила себе на секунду отвлечься от монитора и посмотреть в мою сторону.  В это самое мгновение дверь кабинета нотариуса распахнулась, и в проеме оказался огромный мужчина с гладковыбритой головой. Он сказал, что будет ждать на улице и, прикрыв дверь, направился к выходу, даже, не удостоив ответом  любезное прощание Карины. Этот мужчина был толстым, не могу сказать, что черезчур, но смотрелся он внушительно, как огромный бочонок с вином. Его круглое и крепкое лицо, говорили о царящем достатке в его жизни. Почему-то большинство клиентов моей мамы имеют именно такой внешний облик, и большинство из них являются почетными государственными чиновниками. Они, наверное, потому такие толстые, что не хотят терять своего чина. Ведь, увесистого человека, как удачно однажды заметил Гоголь, трудно столкнуть с его места. Если он уж сел, то сделал это уверенно, и скорее под ним кресло прогнется, чем  он уступит его кому-нибудь другому. Ну вот, я успел испить половину чашки к тому моменту, как последние клиенты покинули кабинет мамы. Вышло еще двое мужчин: один был похож на первого ушедшего, а второй был, словно березка, случайно выросшая между двумя гигантскими дубами. Кстати, худой был одет в дорогой деловой костюм, по-видимому, сшитый из сверкающих нитей, но этот изысканный наряд совершено не сидел на нём. Казалось, будто человека против его воли засунули в золотую скорлупу и привели зачем-то в это кабинет. Лицо его было бледным и уставшим, взгляд - отрешенным и стеклянным.

- Привет, сынок, - нежной улыбкой одарила меня мама.

- Привет, ма, - усевшись за стол для посетителей, стоявший вплотную к ее столу, ответил я. - Что за странная делегация?

- Что тебе показалось странным? - заговорщическим тоном спросила мама.

- Да, взгляд этого худого мужчины в сверкающем костюме напомнил мне взгляд Лёньки Коломбо из соседнего двора. - Мы так с друзьями прозвали человека, страдающего шизофренией, который был уверен в том, что он знаменитый детектив, который расследует самые запутанные преступления. Изо дня в день Ленька, одетый в черный плащ, с дипломатом в правой руке и в шляпе на голове, наматывал круги по нашему микрорайону, эмитируя активную деятельность сыщика, вечно собирающего улики.

- Что есть, то есть, - вздохнула мама. - Фиктивный директор, которого используют для заверения всех документов по сомнительным операциям.

- Что ему потом будет?

- Не знаю, в зависимости от того, какой попадется прокурор, - сделала паузу мама и взяла в руку стакан воды, утопив в нем мимолетный укор совести за то, что ей приходится быть частью этого механизма, который провозгласил свой основной лозунг: "JUST BUSINESS". - Пойми, каждый сам делает свой выбор. Если этот Федя (Федор Радионович - так на самом деле звали худого мужчину, вышедшего только что из кабинета) решил пустить свою жизнь под откос, то я к этому не имею никакого отношения. Если не я, так другой нотариус оформит сделку. Но мама же должна думать о том, где, к примеру, ты будешь жить, когда женишься на Полине. Так что ты уж смотри за собой, а я уж сама буду решать, как мне быть.

- Проехали, - я развел руки в стороны и по-простому улыбнулся, показывая, что готов забыть эту тему  сию же минуту. Так легче жить, не задавая своей совести лишних вопросов.

- Как там отец? - перенаправила разговор в другое русло Анна Андреевна. Вот вы и узнали имя моей мамы.

- Хорошо! Здоровый и довольный! Поблагодарил за подарок и передал тебе привет.

- Там у них как всегда, унылый винегрет? - она сочувствующе посмотрела на меня. "Унылым винегретом" мама называла любое семейное застолье, на котором нужно попробовать хотя бы пять разновидностей блюд, чтоб не обидеть хозяюшку,  и обсуждать неинтересные, по её мнению, вопросы. Моя мама - индивидуалистка, с этим уж трудно поспорить. Она женщина сильная, целеустремленная и гордая, в то же время крайне эмоциональная. Очень сильно влияющая на ее характер черта состоит в том, что ей постоянно чего-то не хватает. И в поисках этого "чего-то" она порой не замечает, как простые жизненные мелочи делают человека счастливым. Мне кажется, что по-настоящему моя мама любит только двух человек: меня и себя. Ко всем остальным родным и друзьям она питает некую "абстрактную любовь".  Раз родные, значит надо любить. Но пожертвовать, ни то, что своей жизнью, но даже своим комфортом, она бы ради них не рискнула. В принципе, так сейчас живет большинство наших земляков. Встречаются, лишь, редкие исключения, как, например,  Лешка Бойчук, но об этом позже.

- Ага, полна горница людей.

- Анна Андреевна, - в образовавшемся проеме от приоткрытой двери показалась голова Карины, - к вам господин Наумов.

- Пусть, буквально, минутку подождёт, - спокойно ответила мама и, достав из внутреннего ящика стола два разноцветных фантика, положила их передо мной.

- Спасибо, - протянул я, а по моему лицу расплылась улыбка Чеширского кота. Я положил свою ладонь на сомкнутые руки мамы, и отблагодарил ее взглядом полным любви и признательности. Два билета на концерт Валерия Меладзе, который должен был состояться именно в тот роковой вечер.