Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею
восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне –
видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения,
невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
«Кто? – спросила она себя. – Все или один?» И, не помогая
мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он
упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным
крюкам Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она
наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «Нет, это не любованье толпы
опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как
он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья
изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не
выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но
что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно
представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на нем. Куда делась его всегда
спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь
каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред
ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «Я не оскорбить
хочу, – каждый раз как будто говорил его взгляд, – но спасти себя хочу, и не
знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала
прежде.
Кити танцевала в первой паре, и, к ее счастью, ей не надо
было говорить, потому что Корсунский все время бегал, распоряжаясь по своему
хозяйству. Вронский с Анной сидели почти против нее. Она видела их своими
дальнозоркими глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и
чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастье ее свершилось.
Она видела, что они чувствовали себя наедине в этой полной зале. И на лице
Вронского, всегда столь твердом и независимом, она видела то поразившее ее
выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когда
она виновата.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась,
и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза
Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны
были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга,
прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие
движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но
было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь
выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и
подозвала к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя.
Анна, прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив,
что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она
отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
«Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней», –
сказала себе Кити.
Комментариев нет:
Отправить комментарий