VI.
Черпало деревянной ложки,
вырезанной из березового дерева, периодически погружалось в пиалу с клубничным
вареньем. Ярко-красный фон этой чумички обрамлял роспись из золотых цветков и
листьев. Витой черенок ложки поочередно оказывался то в руке бабушки, то -
Сергея Владимировича, то - моей. По мере опорожнения пиалы с вареньем
уменьшалась и гора блинов, лежавших на большой фарфоровой тарелке по центру
стола. Бабушка имела привычку раз в неделю, обычно в воскресенье, устраивать
маленькую Масленицу, на которую непременно звала нашего дружелюбного соседа. Мы
пили липовый чай, ели блины, щедро смазанные вареньем либо медом, и вели самые
обыкновенные беседы. Сначала бабушка рассказывала нам какую-нибудь историю из
своей молодости: о том, как строили колхоз, о том, что бывали периоды, когда
из-за отсутствия обуви приходилось босыми ногами ступать по острой стерне, о
том, как ходили пешком в ближайший город за солью и сахаром, пятьдесят шесть
километров в одну сторону, о том, как она спасла лошадей во время пожара в
конюшне, о том, как повстречала моего деда и много других историй. Я с не
скрываемым интересом слушал ее былины, восхищаясь мужеством и энтузиазмом людей
строивших себе место для жизни в условиях, которые трудно представить
современному человеку, не знавшему голода в послевоенное время, не ходившему
босым, не работавшему по шестнадцать часов в сутки. Бабушка замолкала, и мы еще
десять минут пили чай в размышляющей тишине, затем Сергей Владимирович задавал
мне вопрос о том, какую книгу я читаю, и советовал очередной литературный шедевр для
последующего моего знакомства с ним. Тем и заканчивался наше домашнее чаепитие.
Однако, в этот августовский вечер
бабушка не рассказывала своих историй, может быть, неисчерпаемый источник
рассказов иссяк, а, может быть, у нее просто не хватило настроения для душевной
беседы. Поэтому она включила телевизор, который должен был служить фоном,
скрывающим наше легкое посербывание ароматного чая. И по совершенной
случайности время нашего чаепития совпало с выходом сводки криминальных
новостей по одному из местных каналов областного значения. На экране появились
кадры из больницы одного из районных центров области. Показывали молодого
парня, лежащего неподвижно на койке, с перевязанными руками и головой. Звонкий
голос ведущей отчеканивал слова о том, что неизвестные жестоко избили парня,
нанеся ему черепно-мозговую травму, сломав руки и затем привязав обнаженное
тело жертвы к дереву у дороги. Милицией начат оперативный розыск преступников.
- Що то з людьми поробылося? - с
отвращением произнесла бабушка и выключила телевизионную коробку, повествующую
о таких садистских преступлениях.
- Да-а, - протянул Сергей
Владимирович, нахмурив брови и нервно постукивая пальцами по столу, - озверели
совсем.
- Ще не успели забуть про тэ
дивча, спалэнэ на стройци. На весь свит сволота зганьбыла мисто.
- На западе не лучше, -
подозрительно рассматривая блины, как бы вслух размышляя, произнес седой
старик. - То один придурок людей в кинотеатре расстреливает, то другой - детей
в школе.
- До какой черты дошло общество,
что с человеком могут обращаться, как с ненужной картонной коробкой, которую
можно или разорвать, или безнаказанно сжечь? - с болью взглянул я в глаза
Сергея Владимировича.
- Ты знаешь, мне кажется, оно ни
до чего не доходило. Мы всегда существовали на грани между смертью и жизнью,
между злом и добром, между светом и тьмою, - сделав паузу, глубоко вздохнул
старый мудрец. - Раньше просто не было интернета и телевидения, которые бы так
быстро придавали колоссальный резонанс любому событию, даже случившемуся в
таком небольшом городке, как наш.
- Опасная философия, Сергей
Владимирович! - резко заметил я, а в моем голосе прозвучали стальные нотки. -
Так может и бороться не следует, раз ничего не меняется? Раз всё по кругу
повторяется?
- Бороться надо, в первую очередь
с собою, а потом уже и со всем, направленным на тебя злом. Понимание же
непрекращающейся борьбы, в которой мы находимся, как в вечном круговороте
бытия, даёт нам стимул для получения силы, в первую очередь духовной.
- То есть, вы всё сводите к
личностному развитию, тем самым унижая роль государственного воспитания и
систем государственного наказания?
- Я думаю, что система
государственного наказания никак не влияет на исход той вечной борьбы, о
которой я повествую.
- Да, не было бы виселицы на
площади - давно уже бы уничтожили друг друга.
- Ты знаешь, я так не считаю.
Кроме того, я не отвергаю наказания, как такового, а говорю, что
государственное наказание не является эффективным.
- Какое же наказание эффективно,
по-вашему? Может быть, Божье? - сверкнул я глазами. Этот диалог, в первую
очередь, был важен для меня, так как я искал ответы на мучающие меня вопросы.
Сергей Владимирович не отводил глаз от моего взволнованного взгляда. Мы совсем
оставили без внимания милую бабушку, которая начала есть блины с нарастающим от
переживания аппетитом, попеременно поглядывая то на моё лицо, передающее с
экспрессией всю важность для меня этого разговора, то на лицо старика,
приветливо улыбающееся своему
встревоженному собеседнику. В первый раз она стала свидетелем наших
философских дебатов.
- Наверное, эффективно. Но я не
имел возможности быть свидетелем такового. Но попрошу заметить, что Бог требует
от нас справедливости, тем самым, дает нам право, в свою очередь, требовать
справедливости от ближнего своего. Справедливость же предполагает соразмерность
наказания со временем преступления.
- Так, - я продемонстрировал
сосредоточенность внимания, ожидая ответа на свой вопрос.
- Общественное наказание гораздо
эффективнее государственного. Ты знаешь, во времена княжеств Русских нарушить
какой-то из обычаев общины было предосудительно каждым членом общины. Такие
нарушители превращались в изгоев, за которыми следовало людское презрение.
- Не уж то ли презрение так
страшно для преступника?
- Поверь мне, страшно. В
принципе, вместе с презрением не редко можно было получить пудовым кулаком в
глупую головушку.
- Видимо, меньше трусов среди
добрых людей было во времена княжеские, - я закрыл глаза и плавно выдохнул
воздух ноздрями, пытаясь вернуться в состояние эмоционального равновесия, так
как неприятные воспоминания всплыли в моем сознании, воспоминания о той ужасной
ночи моего последнего свидания с Полиной. Воспоминания о случайном прохожем,
ускорившем свой шаг и спрятавшем голову за пазуху, о невольном наблюдателе из
окошка, зашторившем аккуратненько занавесочку и сделавшем звук телевизора
погромче. Самой ужасной болью в сердце отдавало воспоминание о собственной
трусости. Укор другим случайным свидетелям этого трагичного инцидента был,
лишь, завуалированной обидой на самого себя. Я уверен, что вы поймете эту
мысль. Вспомните свою критику близких вам людей, разве вы не пытались упрекнуть
их в тех ошибках, которые либо делали
сами, либо которых ужасно боялись. Сергей Владимирович молчал, и мне не
оставалось ничего другого, как вновь повторить вслух свой укор, к великому
сожалению, до сих пор не покинувший мое сердце: - Трусы, жалкие трусы!
Комментариев нет:
Отправить комментарий