ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ

И пышный пир как будто дремлет, 
Безмолвны гости. Хор молчит. 
Но вновь она чело подъемлет 
И с видом ясным говорит:
В моей любви для вас блаженство? 
Блаженство можно вам купить... 
Внемлите ж мне: могу равенство 
Меж нами я восстановить. 
Кто к торгу страстному приступит? 
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит 
Ценою жизни ночь мою?

… … … … … … … … … … … … … … … … … …

— Клянусь... — о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь — под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.

Да, в «Египетских ночах» изображен лишь момент римской жизни и только один момент, но так, чтоб произвести им наиполнейшее духовное впечатление, чтоб передать в нескольких стихах и образах жизни так, чтоб по  этому моменту, по этому уголку предугадывалась  и становилась бы понятной вся картина тогдашней жизни.

Зачем была египетская царица русскому Пушкину? Не затем же, чтоб позабавить читателей сюжетом о вызове, брошенном женщиной: кто купит её тело ценой жизни? Жизнь, вся жизнь за одну ночь страсти – зачем? О прошлом ли думал поэт или виделось ему нечто предупреждающее в этой древней легенде? Ведь подобные сюжеты могли родиться лишь в обществе, под которым уже давно пошатнулись его основания, когда уже утрачена всякая вера, надежда, мысль тускнеет и исчезает, божественный огонь оставил её; общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово в неё обрушиться. Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо попробовать всего у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Всё уходит в тело… и чтоб пополнить недостающие высшие духовные впечатления, раздражают свои нервы, своё тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными. Даже чувство самосохранения исчезает…

Всё так или почти так же, как и в наше больное время; тут аналогия, тут напоминание, предупреждение о наступающем крахе: как и две тысячи лет назад грядут времена великих потрясений, сомнений и отрицаний, ибо дворянская наша античность уже позади, от неё остались только красивые формы, но нет уже руководящей идеи; впереди же – варварство буржуа, рвущегося к своему золотому корыту. Старые идеалы презираемы и побиваемы, новые несут лишь всеобщую идею поедания слабых сильными, бедных богатыми; хаос и разрушение… Существует реально одно настоящее без высших духовных потребностей.

Собственно, что такое Клеопатра? Прекрасное тело без души, красота без духа; в прекрасном теле её кроется душа мрачно-фантастического, страшного гада: это душа паука… Это образ и символ мира на самом краю бездны, пророчество о его гибели.

От всей картины холодеет тело, замирает дух… и вам становится понятно, к каким людям приходил тогда наш божественный искупитель. Вам понятно становится и слово: искупитель…

(взгляд Достоевского на «Египетские ночи» Пушкина)