Детство. Отрочество. Юность.

Замедленная съемка крупным планом - так, пользуясь современными понятиями, можно определить специфику художественного построения значительной части автобиографической трилогии.  Для того чтобы раскрыть диалектику души, всю сложность и текучесть мыслей, переживаний, чувств и оттенков чувств человека, Толстой очень внимательно вглядывается в движение души своего героя. Сорок одна глава понадобилась автору, чтобы рассказать только о шести днях из жизни Николеньки.

"Две лучшие добродетели - невинная веселость и беспредельная потребность любви" - таковы, по мнению Толстого главные особенности, определяющие отношение человека к миру и людям в детском возрасте. Все то, что могло бы нарушить светлый взгляд Николеньки на мир, нерассудочное и недоброжелательное отношение к людям, побеждается или любовью к нему его близких, или, наоборот, любовью самого Николеньки к тем, кто его окружает.

Опишем, к примеру, такой эпизод из "Детства". Николенька, возвратившись с охоты, решил нарисовать всё то, что он видел за прошедший день. Так как у него была синяя краска, то он очень живо изобразил синего мальчика верхом на синей лошади и синих собак. Но тут у него возникает вопрос: а бывают ли синие зайцы? Спросив об этом у отца и получив утвердительный ответ, Николенька нарисовал синего зайца, которого затем переделал в куст, потом вместо куста изобразил дерево, вместо дерева - облако, и так далее. А закончил Николенька тем, что с досады разорвал рисунок. Может показаться, что это случай - пример "микроскопического анализа ради самого анализа" или просто зарисовка быта детей в семье Иртеньевых. Вероятно, что всё-таки не так. Зададим такой вопрос: почему же Николенька не мог нарисовать синего зайца, если до этого он с легкостью изобразил синюю лошадь и синюю собаку? Просто потому, что когда Николенька со всей непосредственностью отдавался рисованию, процессу творчества, тогда перед ним не вставало никаких вопросов, но как только "включился" разум, анализ (бывают ли синие зайцы), непосредственность живого чувства была нарушена, и вместо удовлетворения от рисования возникли досада и раздражение.

Несколькими главами ранее Толстой описал игры детей, и это описание может послужить дополнительным комментарием к определенному эпизоду. Дети сели на землю и, вообразив, что они плывут на лодке, начали "грести". Только брат Николеньки Володя сидел неподвижно. Когда ему сделали замечание, он сказал, что от того буду ли они больше или меньше махать руками, ничего не изменится и они никуда не уплывут.  Все понимали, что Володя прав и с ним нельзя не согласиться. Но и согласиться с ним тоже было невозможно. Глава заканчивается таким вопросом: "Ежели судить по-настоящему то никакой игры не будет.А игры не будет, что же тогда останется?" Действительно, разум, логика подсказывают, что синих зайцев не бывает, что, сидя на траве и размахивая руками, никуда не уплывешь, а шапочка  и халат его учителя Карла Ивановича не так уж и привлекательны. Но в любви Николеньки к Карлу Ивановичу тоже есть истина, также как и в свободной игре воображения и непосредственности, с которыми он отдаётся своим детским фантазиям, рисованию, и, главное, желанию любить, нравиться и делать добро всем окружающим его людям.

Отрочество начинается у Николеньки с того, что он приобретает новый взгляд на жизнь, то есть, вдруг понимает, что в мире живет много других людей, они заняты своими делами и заботами и им нет никакого дела до Николеньки Иртеньева. Конечно, подчеркивает Толстой, Николенька знал это и до того, как приобрел новый взгляд на жизнь, но не сознавал, не чувствовал. Осознав себя как личность, Николенька научился не только на себя смотреть со стороны, оценивая свои чувства и поступки как бы чужими глазами, но и приобрел способность не так как в детстве, основываясь на любви, а чаще всего отчужденно-аналитически воспринимать окружающих людей. Если в детстве Николенька только на минуту усомнился в доброте и отзывчивости Карла Ивановича, а его халат и шапочка показались ему противными, то, теперь, в отрочестве, в "свете нового взгляда на жизнь" Карл Иванович кажется ему настолько странным и смешным, что он удивляется, как этого не замечал раньше. Если в детстве Николенька глубоко уважал бабушку и думал, что она любит его, то теперь видит, что дорог ей только как воспоминание о дочери. В этих наблюдениях Николеньки много правды и много ума, что чувствует и сам герой "Отрочества". Ум, способность рассуждать, исследовать - вот что кажется теперь основным для Николеньки. Ощутимые потери, которые несет Николенька в отрочестве - та глубокая радость любви, которую он испытывал в детстве.

В юности же Николенька постоянно с большим или меньшим успехом играет какую-нибудь роль. То влюбленного, строя свое поведение по схемам, вычитанным им из романов, то философа, так как в свете его мало замечали, а постоянной задумчивостью и уединением можно было скрыть свой неуспех, то роль большого оригинала. При этом он заглушает в себе естественные чувства, мысли и побуждения. Чаще всего он делает это потому, что хочет нравиться окружающим его людям, хочет, чтобы его любили. Он стремится быть таким, как все, как его отец, как старший брат, как товарищ старшего брата Дубков, перенимая привычки, правила, мысли людей своего круга. Но какую бы роль не играл Николенька в юности, как бы ни старался быть похожим на тех, для кого однажды выбранная роль стала второй натурой, он никогда не будет похож на большинство окружающих его людей. И прежде всего потому, что все они никогда не создавали нравственных правил и не мучились от того, что их не удается применить в жизни, а пользовались теми, которые были приняты в их среде и считались общеобязательными.

Постоянный самоанализ часто убивал непосредственность ощущений, но он же позволял Николеньке увидеть в себе то ложное, тщеславное, надуманное, что многие благополучные и довольные собою люди считали добродетелью. "Голос раскаяния и страстного желания совершенства был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития..." - подчеркивает автор-повествователь.

Поэтому читатель верит, что Николенька никогда не остановится в своих нравственных поисках. В конце трилогии он садится писать правила жизни, будучи твердо убежден, что уже никогда не сделает ничего дурного, ни одной минуты не проведет праздно и никогда не изменит своим правилам.