«ВАСЯ. ЖИВИ ВМЕСТЕ С ЖИЗНЬЮ: НЕ СПЕШИ – БЕДУ ДОГОНИШЬ, И НЕ ОТСТАВАЙ – БЕДА ДОГОНИТ».

Мне хотелось бы привести отрывок из интервью Василия Ливанова, которое он дал корреспонденту «Аргументов и Фактов».

- Однажды вы сказали, что нынешняя культура «заискивает перед хамом» (Андрей Володин, корреспондент «АиФ»)…

- Точнее, перед деньгами. Если обществом правят деньги, а не совесть и мораль, то востребовано только одно искусство – «для толпы». Конферансье Максим Галкин – одаренный, но не более чем конферансье. Однако он зарабатывает миллионы и сказочно богат в сравнении с настоящими артистами. Почему? Он дает публике развлекуху – сплошное «гы-гы-гы», а она, на удивление, большего и не требует. У общества сбит нравственный прицел. Но народ надо подтягивать, задавать ему ориентиры.

- Деньги были ценностью всегда.

- Но никогда еще они не заменяли нам всё доброе, разумное и вечное! Разве это не противоестественно? Вспомните меценатов прошлого. Третьяков создал художественную галерею, Мамонтов поддерживал Репина, Васнецова, Врубеля, Шаляпина.  Морозов дал деньги на Московский Художественный театр. Для кого они всё это делали? Для себя? Для пиара? Для монархов? Нет, для народа. А кто из наших олигархов построил национальный театр или галерею? Абрамович? Фридман? Или, может быть, Прохоров? Нет, там другие задачи. Сначала набрать денег, потом ещё и власть получить. А что дать?.. Благотворительность из этих людей надо выбивать. Их интересуют только деньги. Хотя тысячелетиями установлено: богатый человек не обязательно счастлив…

- В вашей повести «Мой любимый клоун» есть стихи: «Наш папа академик, / Он труженик пера, / А нам же, кроме денег, / Не нужно ни черта…» Написано в 1979-м, а будто бы сегодня…

- и о нынешнем «искусстве». В работах многих кинорежиссеров только и есть, что угождение представлению Запада о нас. Это пошло ещё с «Андрея Рублёва» Тарковского. Да, мол, мы все дикие и страшные. Но у нас на куче гавна расцветают голубые цветы… В профессионально сделанном фильме Андрея Звягинцева «Елена» мать семейства – убийца. Она убивает ради денег, просто, буднично, а жизнь вокруг идёт, как будто бы так и надо, и всё хорошо. Мол, вы правы, товарищи западные люди. Мы – звери. Мы продаём им их представление о нас, и они с удовольствием его покупают.

- На самом деле мы не такие?

- Если бы мы были такие, то не пережили бы всех войн и страданий, выпавших на долю народа. В 1815-м мы дошли до Парижа. И что? Мы сожгли Лувр, разрушили Версаль? Если бы мы были зверьём, то в 1945-м после Гитлера не оставили бы в живых ни одного немца. Мстили бы до конца… Это живет в душе народа: у нас есть жалость к побеждённым. Мы страшны в драке, но когда победим, то помним о милосердии.

- Есть мнение, что «костёр догорает»: раньше в нашей культуре всё пылало ярко, свет этот озарял жизнь страны. А сейчас, мол, всё разворошили, дров нет, остались одни угольки…

- Так говорит тот, кто не верит в свой народ. Может, у кого-то в душе и «догорает костёр» - человек уже в 30 лет может быть стариком. Но это значит, он сам такой, он боится жизни. И меряет по себе всю страну.

Василий Ливанов родился в 1935 году в Москве. Киноактёр, сценарист, писатель, режиссёр, мультипликатор. Снялся почти в 50 кинофильмах, озвучил 300 мульт-персонажей, в том числе Карлсона и Крокодила Гену. Народный артист РСФСР.

В 2006 королева Елизавета II наградила его орденом Британской империи как одного из лучших актёров, воплотивших образ гениального сыщика Шерлока Холмса, - подчеркнув при этом, что «русский Холмс» на экране – один из самых достоверных. 

Триумфальная арка

Жить легче, когда есть план, пусть даже самый простой и банальный. К примеру, купить холодильник, автомобиль или сыграть свадьбу. И тут  ты уже начинаешь разбивать свой основной пункт плана на подпункты, которые обдумываешь со студенческим задором. Какой же это будет холодильник: двухкамерный или трёхкамерный, белый, как слоновая кость, или черный, как жемчуг, который поднимают со дна Тихого океана у острова Таити, с сенсорным экраном или со встроенным винным шкафом, где можно хранить для особо важного события бутылку какого-нибудь изысканного вина из Бургундии? Далее ты откладываешь требующиеся средства на приобретение объекта, который указан жирным шрифтом в твоем плане. И вот свершилось! Тебе привозят это последнее чудо техники, на дисплее которого ты не только можешь установить специальную температуру для каждой камеры, но и оставить напоминание о том, что через неделю состоится долгожданный ужин с ее родителями. И всю неделю ты доволен, ты готовишь презентацию своего чудо-холодильника для будущего тестя и тещи. Это все является также частью того самого плана, с которым тебе легче живется. Наконец-то, неделя прошла, ужин состоялся, а ты получил удовлетворение от того, что выполнил этот пункт своего плана. Что дальше? Тебе нужен следующий пункт. Конечно, иначе нельзя, ведь должен же быть хоть какой-то смысл твоего великого существования! И ты решаешь, что теперь, путешествуя по разным городам нашей вращающейся планеты, будешь покупать магниты с изображением мест, которые ты удостоил своим визитом. Тем более что место для всех этих магнитиков уже забронировано. Вот это пункт! Во-первых, займет он довольно продолжительный период твоей жизни, во-вторых, будет он увлекательным и интересным.

Так мы и живем, выполняя пункты намеченного плана. Будто бы садимся сначала в одну электричку и мчимся к определенной станции, приехав же туда, ищем другую, чтоб добраться уже до нового запланированного места. И пока мы сидим в электричке, либо переходим со станции на станцию, меняя поезда и направления, мы чувствуем, что во всем этом есть смысл. Как же иначе, ведь, мы движемся в соответствии с планом.

Мы не можем по другому, нам даже нужно верить в то, что есть общий глобальный план, согласно которому наш голубой шарик летает по четко-определенной орбите, согласно незыблемым законам Творца. Да, конечно так проще, ведь если есть Творец, тогда и наше существование имеет огромнейший смысл, пусть мы не знаем какой, но мы знаем, что этот смысл стоит главным пунктом в плане Творца. Ведь, не могут же галактики беспорядочно двигаться, сталкиваться ссебе подобными звездными системами  или космическими телами. Ведь, не можем же мы, люди, быть просто случайной вспышкой сознания между двумя безднами небытия. Нет! У всего есть смысл, у Творца есть план.

Поэтому мы и боимся больше всего неопределенности. Некоторые говорят: «неуверенности в завтрашнем дне», что подразумевает под собой срыв определенного плана.

Иногда хочется забыть о каких-либо планах и выпить, чтоб разрушить цепь времени и стереть ластиком пункты надуманного жизненно-необходимого списка. Особенно ярко это чувство настигло меня после прочтения романа «Триумфальная арка». Это одно из тех произведений, после прочтения которого понимаешь, что твои проблемы, не такие уж и серьезные, и начинаешь радоваться тому, что живешь сейчас в начале двадцать первого столетия, а не в период между Первой и Второй мировыми войнами. Я не хотел бы рассказывать о сюжете, так как сила данного романа не в нем, а в ювелирной передаче психологического состояния не только главных героев, но и второстепенных, таких как маленький калека Жано, управляющая публичным домом Роланда, швейцар Морозов, фашист Хааке, Кэт Хельстрем и многие другие.

Ремарк смог не только передать весь кошмар той эпохи, но и показать, что даже в такое смутное время,  человек может оставаться человеком.  Хотя далеко не каждый.

Считаю, что рассказывать о данной книге бессмысленно, ее нужно читать, чтобы прочувствовать то запредельное психологическое напряжение, которое попытался воссоздать автор.

Цитаты из книги:

На белом столе лежало то, что еще несколько часов назад было надеждой, дыханием, болью и трепещущей жизнью. Теперь это был всего лишь труп, и человек-автомат, именуемый сестрой Эжени и гордившийся тем, что никогда не совершал ошибок, накрыл его простыней и укатил прочь. Такие всех переживут, подумал Равик. Солнце не любит эти деревянные души, оно забывает о них. Потому-то они и живут бесконечно долго.

Слишком громко? Что могло сейчас казаться слишком громким? Только тишина. Тишина, в которой тебя разносит на куски, как в безвоздушном пространстве.

Но кем бы ты ни был – поэтом, полубогом или идиотом, все равно, – каждые несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От этого не уйти. Ирония природы. Романтическая радуга над рефлексами желез, над пищеварительным урчанием. Органы высшего экстаза заодно организованы для выделения… Какая-то чертовщина!

Он вытащил из кармана бумажку с именем, разорвал и выбросил. Забыть… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.

Вошла Марта, бледная, изящная блондинка. У нее было лицо ангела с картины Боттичелли, но изъяснялась она на жаргоне улицы Блондель.

Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда.

Забудьте об этом. Раскаяние – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.

Власть – самая заразная болезнь на свете, и сильнее всего уродующая людей.

Он и не догадывается. Не видит, что на нас что-то нашло. Смотрит и не видит, как мы переменились. Ты можешь превратиться в архангела, шута, преступника – и никто этого не заметит. Но вот у тебя оторвалась, скажем, пуговица – и это сразу заметит каждый. До чего же глупо устроено все на свете.

Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и казалось, в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует. Равик уже раньше заметил – она всецело отдавалась тому, что делала в данную минуту. У него мелькнула смутная догадка: в этом есть не только своя прелесть, но и какая-то опасность. Она была само упоение, когда пила; сама любовь, когда любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала.

Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.

Мораль – выдумка слабых, жалобный стон неудачников.

Она не  была прекрасна, как статуя или картина; она была прекрасна, как луг, овеваемый ветром. В ней билась жизнь, та самая жизнь, которая, случайно столкнув две клетки в лоне матери, создала ее именно такой. Все та же непостижимая тайна: в крохотном семени заключено все дерево, еще неподвижное, микроскопическое, но оно есть, оно заранее предопределено: здесь и крона, и плоды, и ливень цветов апрельского утра; из одной ночи любви возникло лицо, плечи, глаза – именно эти глаза и эти плечи, они уже существовали, затерявшись где-то на земле, среди миллионов людей, а потом, в ноябрьскую ночь, в Париже, на мосту Альма, вдруг подошли к тебе…

Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь ее. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем-нибудь другим, способным обеспечивать ее всегда.

И вот он снова в Париже, и вечер мягок, как грудь женщины, и кажется – иначе и не может быть. Все принимается со спокойствием обреченности – этим единственным оружием беспомощности. Небо всегда и везде остается одним и тем же, распростертое над убийством, ненавистью, самоотверженностью и любовью, наступает весна, и деревья бездумно расцветают вновь, приходят и уходят сливово-синие сумерки, и нет им дела до паспортов, предательства, отчаяния и надежды.

Он стонал три дня подряд. Морфий уже почти не помогал. Равик и Вебер знали, что он умрет. Они могли бы избавить его от этих трехдневных мучений, но не сделали этого, ибо существует религия, проповедующая любовь к ближнему и запрещающая избавлять от излишних страданий. И существует закон, стоящий на страже этой религии.

Беспокойство души, старина. Вот уже двадцать пять лет как человечество поражено этой болезнью. Уже никто не верит, что можно спокойно состариться, живя на свои сбережения. Каждый чует запах гари и старается урвать от жизни все, что только может.

Завтра и мне идти, – сказал человек у бензоколонки. У него было ясное, загорелое лицо крестьянина. – Отца убили в прошлую войну. Деда в семьдесят первом году. А завтра и мне идти. Всегда одно и то же. Уже несколько сотен лет. И ничто не помогает, снова и снова нам приходится идти.

ФИМКА.

Чем пахнет утро? Зависит от того, где ты встречаешь это самое утро. Егор Павлович на протяжении последних трёх лет встречает утро на берегу широкой реки. Настолько широкой, что ее в лодке на вёслах можно переплыть не менее чем за два часа. Он сам когда-то пробовал, только было это давненько. Так вот, на небольшой деревянной скамеечке, сбитой каким-то добрым человеком из толстых веток вишневого дерева, сидел Егор Павлович, лицом к реке, скрестив руки на груди. Его сутулая осанка и какая-то вялость позы передавали усталость. Ту усталость, которая накапливается с течением реки времени, которая непременно поджидает каждого из нас на финишной прямой. Он глубоко вдыхал воздух своими большими ноздрями, внешняя сторона которых была испещрена  тонкими капиллярами. Ему, по-видимому, нравился запах утра в этом месте, так как выражение его лица было умиротворенным и ласковым. Это был насыщенный запах свежей травы, которую омыла утренняя роса, перемешанный с ароматом ивы и слегка соленым дыханием светло-зеленой реки. Соленым - это дыхание было потому, что всего через километр к югу река переходила в лиман, который, в свою очередь, впадал в море. Со стороны лимана попутный ветер, бывало, заносил сюда стаю чаек, которые хаотично кружились над поверхностью реки, если к ней всплывала мелкая рыбешка, вытесняемая с глубины хищным судаком. Егор Павлович любил наблюдать за этой птичьей суматохой над речной гладью. Она ему придавала какое-то чувство жизни, движения. Словно говоря о том, что он и сам является частью этого мира природы.  Справа от скамеечки на расстоянии нескольких метров свесила свои длинные косы к земле чахлая ива. Она была сгорблена куда больше, чем наш Егор Павлович. Сколько было ей лет, кто его знает? Люди столько не живут.

Егор Павлович рассматривал пейзажи противоположного берега. Аккуратные полукруглые холмы, покрытые зеленью, среди которой иногда проскальзывают разноцветные стены домов. «Когда же солнце поднимется над лесом?» - подумал про себя старик. Он любил смотреть на сверкающую поверхность реки, переливающуюся под солнечными лучами. Да и тот далекий зеленый берег, освещенный желтой звездою, становился более торжественным и гостеприимным для взора. Старик обернулся, чтоб посмотреть сквозь пики соснового леса на поднимающийся золотой диск. «Минут семь осталось», - подумал Егор Павлович. Он четко знал, сколько времени понадобится солнцу, чтоб его лучи смогли преодолеть эту преграду из хвои. Веселое щебетанье канарейки наполнило воздух. Мелодия звучала громко, значит, птичка была где-то поблизости. Старик посмотрел на высокий тополь, который стоял у песчаной дороги, отделявшей лесополосу от береговой линии. «Где же ты милая скрываешься?» - нежно произнес Егор Павлович, пытаясь найти среди густой листвы тополя исполнительницу звонкой мелодии. Но его попытки были тщетными. Он перевел взгляд на верхушку дерева, там крона была редкой, и каждый листик можно было отчетливо рассмотреть. В это самый миг подул легкий ветерок, заставивший задрожать верхушку тополя. Сотни круглых листьев задребезжали, создавая визуальный обман, будто в этой ряби из листьев, можно было рассмотреть какие-то чудесные орнаменты. Старику вспомнилась игрушка «калейдоскоп», которую он дарил своей дочке. Правда, было это лет тридцать пять тому назад, да и его девочке было не более семи годков. Как радовалась тогда маленькая принцесса, рассматривая в волшебной трубке меняющиеся узоры. Представляете, каждый раз новые, ни одного повторившегося рисунка. Чудеса!

«Почему так?» - задумавшись, прошептал Егор Павлович, с грустью зажмурив глаза, от чего на его белом лице стало морщин в два раза больше. «Почему она погибла, а я, никому ненужный старик, живу? Зачем это?» - спрашивал он себя порой на протяжении последних трёх лет. С той поры, когда его дочь погибла в авиакатастрофе. Жена его умерла от рака крови еще раньше дочери.  Если бы он знал ответы на эти вопросы. Если бы хоть кто-нибудь знал… 

Горькое воспоминание покинуло голову, и боль отпустила его сердце, он вновь раскрыл глаза и перевёл взгляд на спокойную реку. Умиротворение вновь вернулось к нему. Ведь, с той поры прошло три года и старик уже успел смириться с этой потерей. Он, лишь, изредка погружался в философскую беседу с самим собой, пытаясь понять суть происходящих с ним событий.

«Кто бы мог подумать, что я останусь совсем один?» - как бы произнес свои мысли вслух Егор Павлович. Но не успел он тяжело вздохнуть, как на берегу показался Фимка, мчащийся к нему стрелой. Серый пес скакал вприпрыжку, как боевой конь. Этот четвероногий друг относился к  самой распространенной собачьей породе - «дворянской». Стоя на четвереньках, он был чуть выше колен Егора Павловича. Его короткая шерсть имела пепельный окрас, на котором благородно виднелись несколько белых островков - три небольших пятна на спине. Его хвост, скрученный бубликом, постоянно торчал кверху. Это говорило о том, что пес прибывал в великолепном настроении. Также сразу бросалось в глаза то, что Фимка совсем исхудал, так как бока его туловища провалились настолько, что были видны все ребра. Пес подбежал к скамейке и уселся перед ногами старика, подняв на него свою довольную мордочку. Его черные, как уголь, глаза сверкали счастьем. Фимка был доволен, что хозяин не держал его на поводке, а давал ему возможность насладиться свободой.

- Дружочек, мой, - ласково посмотрел на собаку Егор Павлович. – Ну, как, нагулялся? Ух, ты рванул за той сучкой, я не успел и глазом моргнуть, от тебя лишь след остался. Но старика ты не бросишь. Правда, ведь, дружище?

Фимка раскрыл пасть и высунул свой розовый язык. Он смотрел на седые волосы своего хозяина, которые приподнимал теплый ветерок, на широкий лоб, изрезанный тремя большими морщинами,  на его бледное и уставшее лицо. Это было самое простое лицо, ничем не выделявшееся. Но глаза старика были красивы, ясные и добрые  глаза вместе с густыми и подвижными бровями делали это бескровное и изможденное лицо живым.

- Вот, смотрю я на вас собак, до чего ж вы на людей похожи, - обратился к своему другу Егор Павлович. Он протянул руку к голове пса и почесал ему за ухом. Пес, так и  не пошевельнувшись, продолжал сидеть. Старик улыбнулся, и в этой улыбке отразилось то признание, которое он чувствовал к своему верному товарищу. Казалось, что они вместе проходят через все испытания, посылаемые судьбою, разделяют на двоих трудности жизни. Егор Павлович был такой же худой, как и его пес. Это, в принципе не удивительно, так как питались они одной пищей. Кроме каши, хлеба и молока старик больше ничего себе позволить не мог. Его скудной пенсии хватало, лишь, на нищенское существование. – Некоторые так всю жизнь на поводке и проводят, а другие бегают себе вдоволь, не зная хозяев. Одни учуяв опасность, поджимают хвост и уносятся восвояси, а другие, оскалив клыки, дают отпор неприятелю. Одни лежат на шикарном ворсистом ковре у горящего камина в морозную ночь, когда снежная вьюга захватывает город, а другие ищут места под городским трубопроводом, по которому течет горячая вода. Всё как у людей, да, Фимка? Нет, ты не согласен. Ты думаешь, ваша жизнь зависит еще и от нас, а наша – только от самих себя? Не знаю, дружище. Иногда мне кажется, что далеко не все от нас зависит. Ладно, не буду с тобой спорить. Пойдем домой, дел еще невпроворот.  

Егор Павлович медленно поднялся со скамейки и направился в сторону дачного кооператива, который от леса и берега отделял забор из железных прутьев. Шел он, не спеша, прихрамывая на правую ногу. «Лишь бы ты не отказала» - думал старик, поглядывая на ногу. Она его давненько начала беспокоить. В одну ночь, он проснулся в испуге, так как не мог пошевелить правой частью  тела. Тогда еще его дочка была жива, и он жил у нее в квартире. После недельного лечения на стационаре поликлиники, рука вернула прежние силы, а нога осталась наполовину занемевшей. Он не мог ее напрячь, не мог ею толкнуть с силой никакого предмета. Но, слава Богу, она еще слушалась его, пусть с трудом, но слушалась. И в последнее время он беспокоился, лишь, об одном, чтоб нога совсем не отказала ему. Ведь, тогда он окажется в безысходном положении. У него хватает средств лишь на питание и некоторые хозяйственные нужды, за какие деньги он сможет тогда  купить лекарства. Кто за ним будет ухаживать? Вот чего боялся Егор Павлович.

Он открыл ржавую калитку и попал на улицу 12 Продольную.

- Удобно так жить, согласись, Фимка, - поделился мыслью со своим спутником Егор Павлович, проходя мимо пустых дачных домиков, выглаженные шторки на окнах которых были сомкнуты. Заканчивалась третья неделя сентября, поэтому отдыхающих горожан было очень мало. – Когда все улицы расположены параллельно и перпендикулярно. Да, дружочек? Одни лишь Поперечные и Продольные. Тут не заблудишься. Согласись, хорошо, что я сюда перебрался. В ином случае мы бы с тобой не познакомились.

Егор Павлович продал свою квартиру тогда, когда жена была на последней стадии болезни и ей требовалась срочное переливание крови. Это операция требовала существенных средств.  Она ее не излечила, но дала возможность прожить ей на несколько месяцев дольше. Может быть, его жена и сама того не так сильно хотела, но он желал побыть с нею еще немного времени. Потом его к себе приняла дочь, у которой с мужем детей не было. Потом она погибла. Вдовец же со временем нашел себе новую жену, и Егор Павлович стал лишним в этом доме. Нет, его бывший зять не сам попросил, просто старик не смог больше выносить жуткого отношения. Он всегда во всём был без вины виноватым, он всегда мешал и был лишним. Он, конечно, и сам понимал, что Паша ему чужой человек, и если раньше связующим мостиком была его дочь, то теперь этот мост рухнул. Он не мог требовать от чужих людей ни тепла, ни заботы. Старик сам принял такое решение и уехал жить к себе на дачу. Против чего, в принципе, молодожены не стали возражать, а только поддержали его в таком правильном решении.

- Эх, Фимка, - вздохнул старик, - ещё пару недель и начнет холодать. Тогда туго нам придется.

Пёс, виляя хвостом, бежал впереди, как будто не придавая особого значения словам своего хозяина. Но он всё прекрасно понимал, просто не хотел разрушать свой беззаботный и радостный образ. Зачем расстраивать старика? На пересечении улиц Фимка свернул направо. Не успел он сделать несколько своих мелких шагов, как раздался яростный и злобный лай. Один из дачных участков охранял огромный ротвейлер, который при виде Фимки постоянно бросался на забор и показывал всю свою свирепость. Из его распахнутой настежь пасти торчали огромные клыки, а глаза горели ненавистью. Но Фимка, даже, не обратил на него никакого внимания. Он уже привык к этому. Еще бы, изо дня в день он сопровождает старика к реке и обратно.

- Не страшно тебе! – рассмеялся старик, пытаясь ускорить шаг, от чего начинал сильнее хромать на свою больную ногу. – Эх, пират, а представь, если бы этому головорезу открыли калитку, и он рванул бы за тобою. Ох, посмотрел бы я тогда на твое спокойствие. Он бы тебя на части порвал. Посмотри на него, - махнул рукою в сторону безжалостного охранника Егор Павлович, - в пять раз больше тебя. Пасть, как у тигра! Лапы, как у медведя! И посмотри на себя, - махнул рукой старик - кости да шкура. И как здесь не обижаться на природу. Ведь, ты же ни виноват, что она сделала тебя таким вот маленьким, а его – таким огромным. И по закону джунглей победит непременно он. Несправедливо, Фимка! Несправедливо…

Пёс остановился у хорошо знакомой калитки, выкрашенной грунтовой краской в черный цвет. Столько лет прошло с последнего ремонта, но ни дождь, ни снег не смогли разъесть краски этого забора. Сделано было на совесть. Егор Павлович толкнул рукою калитку, и та отъехала в сторону. Он не закрывал свою дачу на замок. В принципе, брать было нечего, и об этом в округе знали. Кому может понадобиться дряхлая мебель, побитые молью ковры и посуда со стёртой эмалированной поверхностью. Больше у старика ничего ценного не было. Был, конечно, дневной запас риса и хлеба. Но он надеялся, на то, что каким бы подлым не был вор, видя ту нищету, в которой жил хозяин этого маленького домика, он бы не посмел украсть последний кусок хлеба у человека.

- Ну что, друг, надо бы нам за водой сходить. После завтрака уже будет неохота, - улыбнулся старик, взяв пластиковую баклажку на шесть литров.

Ровная и широкая струя подземной воды наполняла пластмассовую баклажку голубого цвета, которая была аккуратно выставлена стариком под кран скважинного насоса. Но эта струя пропадала, когда старик тянул железную метровую рукоятку насоса вверх, и вновь появлялась, когда он давил рукоятку к земле. В молодости он с легкостью нажимал на эту качалку одной рукой, при этом ни одна скула на его лице не напрягалась. Сейчас же по его напряженному лицу было видно, сколько усилий он прикладывает для того, чтоб накачать себе канистру воды. Он крепко сжимал рукоятку, сделанную из блестящей нержавейки, обеими руками, при этом он через раз повисал на ней, помогая рукам весом всего своего тела.

- Чего ты туда заглядываешь? – спросил у Фимки старик, закручивая крышку баклажки. Собака подбежала к калитке дачи, которая находилась через дорогу от скважины, и замерла, внимательно всматриваясь во двор этого хозяйства, сквозь проёмы в кованных декоративных воротах. Это была огромная трехэтажная дача, скорее даже загородный коттедж  «в стиле шале», построенный из массивного бруса, с треугольной крышей, козырек которой выступал далекого вперед. Стены были украшены декоративным камнем серого и белого цветов таким образом, что дом напоминал скалу покрытую снегом. – Что там такое, дружище? – седой старик, стерев ладонью пот со своего широкого лба, подошел к собаке. Он кинул быстрый взгляд сквозь проёмы в воротах и, улыбнувшись, обратился к Фимке: - Эх ты, голодающий мой друг. Мяса захотелось?

Во дворе шикарного коттеджа хозяин кормил своего йоркского терьера большими кусками говядины, из которой сочилась кровь. Мужчине в белоснежной рубахе и синих джинсах на вид было лет пятьдесят. Это был человек невысокого роста и с довольно хмурым лицом, хотя, может быть, такое выражение лицу придавали узкие брови, почти соприкасающиеся одна с другой, и такие же узкие губы, плотно сжатые. Он был широк в плечах и спину держал ровно, словно военный из высшего офицерского состава. В его позе, да и во всех его движениях, чувствовалась какая-то сила, зашкаливающая уверенность в себе.

- Пойдем, Фимка, пойдем, - старик направился к своей даче. Пёс, проглотив слюну, побежал за ним. – Сейчас зайдём к Тамаре Ивановне. Куплю у нее две сосиски. Не разоримся, если раз в месяц будем устраивать себе такой праздник. Целых две сосиски! - Егор Павлович наклонился к собаке и погладил ее спину. – Ты не завидуй, мой друг, это вредная привычка, она свойственна низким людям. Хотя, ты ж собака, тебе можно, - легко посмеиваясь, произнес старик. Он переложил свою ношу из одной руки в другую.

- Дружище, видел какой импозантный мужчина, а-а! Белая рубашка, лакированные туфли. Я помню, когда был молодым, один раз видел, как в страну приехали иностранные туристы. На таком красивом высоком автобусе. Вышли они из автобуса все в таких же белых рубашечках и белых брючках, все причесанные, от всех парфумами пахнет. И всем им было далеко за пятьдесят, представляешь. «Не уж-то  так хорошо пенсионерам западным живется?» - спросил я себя тогда. А вот сейчас увидел этого красавца мужчину, и подумал, что он вот так же к ним туда приезжает, и они думают, что у нас тут у всех жизнь чудесна. Может быть, она и на самом деле чудесная, Фимка? Может быть, это я один такой непутевый, хожу в протертых штанах, да тебя, как следует, накормить не могу? Может, все остальные живут хорошо? – с горечью спросил старик, опуская свои ясные глаза к земле. – Но ты должен знать, дружочек, что тот импозантный мужчина – очень хороший человек. Вот, не помню как его по батюшке-то. Толи Борис Владимирович, толи Александрович? Но хороший он человек, не скупой. Прошлой осенью я водичку набирал, смотрю, ему какой-то агрегат привезли, бензиновый генератор, кажется. Был он в огромной картонной коробке. Так я прислонился к его воротам и кричу: «Добрый человек, могу ли вам вопрос задать?» Он подошел, посмотрел на меня пристально и спросил: «Конечно, дед, спрашивай». Ну, я его и спросил о том, нужна ли ему эта картонная коробка. Он оказался еще и очень интеллигентным человеком, так как понял, что она нужна мне и не стал меня заставлять просить его об одолжении, а сразу ответил «Забирай, дед!» Ты, ведь, знаешь, Фимка, как нам пригодилась эта коробка. Когда в зимние морозные ночи у нас в комнате температура падает ниже нулевой отметки, мы  с тобой в этой коробке ночуем. Соломы туда накидаем, друг к другу прижмемся  и дышим, что есть сил, чтоб хоть чуть-чуть нагреть воздух внутри этой картонной конуры.

Егор Павлович, зайдя в небольшую кухоньку, поставил баклажку с водой на подоконник, а две говяжьи сосиски положил на стол, накрытый прозрачной клеенкой, так как лакированное покрытие столешника давно стерлось, и дерево начало расслаиваться. Посиневшие от осенних дождей и зимних морозов стены с отвалившейся в некоторых местах штукатуркой наводили тоску.

- Сейчас печку дровишками растопим и сварим себе риса. Я тебе в него сосисок порежу. Счастливый день у тебя сегодня, Фимка. Слушай, беги за своим другом, пусть для него тоже сегодняшний день станет праздником. Ищи, Черныша! – весело скомандовал старик, и пёс, поняв, чего от него хотят, рванул из дома прочь.

Черныш был Фимкиным другом. Он был в точности похож на собаку Егора Павловича, только от лап до ушей был темный, как сажа. Черныш часто гулял с Фимкой и его хозяином, часто прибегал к ним в гости, но на постоянное место жительство не претендовал. Ночевал он непонятно где. Егор Павлович часто видел его лежащим в лесу под какой-нибудь высокой сосной, даже зимой. Старик удивлялся этому псу и никак не мог понять, почему он не остается жить с ними. Но смотря на Черныша, прогуливающегося по лесополосе с гордо поднятой головой, он не раз с восторгом  говорил Фимке: «Смотри – хозяин леса!»

Два друга склонили свои морды над миской с рисом и сосисками, один серый другой черный, два веселых пса. Они не отталкивали друг друга от пищи и не пытались проглатывать рис быстрее, ни один из них не переживал за то, что другой мог съесть больше. Покончив с завтраком, Фимка подбежал к сидящему на бревне старику и лег у его ног, а Черныш сделал поклон головой, во всяком случае, так показалось Егор Павловичу, и пушечным ядром вылетел на улицу.

- Видел Фимка, как он изящно нас поблагодарил и умчал осматривать свои владения. Я же тебе говорю, хозяин  леса! – улыбнулся старик, гладя голову своему псу. – Интересно, ты бы так смог? Смог бы зимой спать на снегу? Смог бы охранять свой лес и днём, и ночью? Что ответишь, Фимка?

Пёс молчал, развалившись у ног своего доброго хозяина. Тем временем, послышался шум двигателя, и у ворот остановился автомобиль. Фимка вскочил на ноги  и принялся лаять, что было мощи. Пусть его лай был не настолько страшен, как лай того громадного ротвейлера, но его глаза давали понять, что он готов защищать до последнего своего хозяина.

- Тихо, Фимка, тихо. Свои, - Егор Павлович успокоил пса. Он встал на ноги и направился к калитке. Честно говоря, он был удивлен этому визиту.

- Здравствуйте, Егор Павлович! – молодой мужчина, широко улыбаясь, протянул над калиткой руку старику.

- Здравствуй, Паша! – старик пожал крепкую ладонь своего зятя. – Давненько я тебя не видел. Заходи, рассказывай, как живешь. – Егор Павлович открыл калитку и жестом руки пригласил гостя войти.

- Живем потихоньку. Славик в садик пошел. Сначала силком его туда тягали, а теперь силком домой забираем. Резвый мальчуган, носится по квартире, как юла. Успел уже и лоб разбить об угол стола, и заставить родителей все стеклянные вазы спрятать на балконе.

- Чего ж не привез юнца? Хоть какая-то радость деду была бы.

- Валька была против, - опустил глаза к земле Паша. Он принадлежал к числу тех здоровых мужиков, которым нужна постоянная опека и контроль. Он был работящим, сильным, не пьющим, но совершенно не смекалистым. У него не было своего вектора направленности, поэтому он нуждался в том, чтоб этот вектор ему кто-нибудь задавал. – А я к вам не с пустыми руками! – торжественно произнес  Павел, подняв свои бегающие глазки на старика.

- Что за гостинцы? – равнодушным голосом спросил Егор Павлович, поглядывая то на своего бывшего зятя, то на Фимку.

- Яблочки, как мне помнится, вы любите, - высказал свое предположение Павел, направившись к автомобилю. Особо не напрягаясь, крепкий мужчина достал одной рукой мешок яблок на пятьдесят килограмм из багажника машины и занес его на крыльцо дачи.

- Белый налив, - улыбнулся старик, достав из мешка бледное яблоко, цвет которого в точности походил на цвет его лица. Он откусил яблоко и, с хрустом пережевав кусочек, добавил: - Жаль, Фимка яблоки не ест.

- Меня, тут еще, жена все заставляет… - замялся крепыш, вновь опустив глаза к земле. – Вы уж на меня не обижайтесь, но я должен обсудить один вопрос, – не поднимая глаз, не хотя, бормотал Пашка.

- Ну, говори, не томи! Всё ж не совсем чужие люди. Пойму.

- У вас же больше никого нет, - Паша поднял взгляд, только направил его мимо старика, куда-то вдаль. – Может быть, Вы бы оставили по завещанию эту дачу мне? Все-таки, сын подрастает. Да и больше же никого у вас нет, - опять повторил эту страшную фразу Павел.

- Ну почему же никого? – горько улыбнулся старик, а в его глазах блеснула застывшая слеза. – У меня еще Фимка есть. Правда, ему она не понадобится, - вздохнул старик, посмотрев на собаку. – Напишу Паша, не переживай.

- Я тогда как-нибудь заеду к вам с нотариусом? – уходя к автомобилю, спросил своего бывшего тестя Паша. Его глаза были по-прежнему опущены к земле.

- Буду ждать. Только сынишку возьми, хоть на мальчонку-то посмотрю.

Раздалось сухое рычание двигателя и два прощальных сигнала, на которые своим лаем откликнулся Фимка. Пес успокоился и посмотрел на мешок с яблоками. Потом он повернул свою мордочку к хозяину и вопросительно взглянул на него.

- Он любил ее Фимка. Знаешь, как он горько плакал на похоронах. Я плакал и он плакал. Больше, кажется, так сильно никто и не ревел, - произнес старик, глядя на небо. Что он пытался там рассмотреть, не знаю. Но еще минут пять он так и простоял, с запрокинутой к небу головой.

С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Ноябрь подходил к концу. Не смотря на то, что ветра стали сильнее, старик так и продолжал по утрам ходить к реке. Когда же возвращался, то первым делом он переносил охапку дров, хранившихся во дворе, в дом. Эти дрова он собирал на протяжении всего лета в лесу и складывал их под небольшим навесом из шифера, тщательно накрывая эту гору веток, коры и шишек несколькими клеенками, чтобы уберечь их от влаги.

Приподняв слой клеенок, старик накладывал в какое-то старое и запачканное покрывало сухие ветки. От холода его тело спасала меховая рабочая куртка, которую он получил еще лет двадцать тому назад на кораблестроительном заводе, эмблему которого можно было  разглядеть на спине, если хорошо присмотреться. Эта куртка уже была изрядно затерта. Когда-то на том огромном заводе, старик занимался покраской корпусов таких же огромных кораблей. У него до сих пор осталась фотография авианосца «Киев», спущенного на воду в далеком 1975 году. Кроме этой фотографии Егор Павлович также сохранил нагрудный значок с гордой надписью «Герой труда». Сорок пять лет оттрудился он на этом заводе. Что сейчас осталось от этого гиганта судостроения? Разваленные цеха с заржавевшими остатками оборудования, которые не успели разворовать. Что же сейчас осталось старику за его заслуги? Одна тысяча сто гривен пенсии, фотография авианосца на стене и значок с гордой надписью «Герой труда»!

Фимка подбежал к калитке и начал лаять. Старик, прекратив накладывать дрова на покрывало, обернулся.  За калиткой у его дачи стоял тот импозантный мужчина, который прошлой осенью подарил ему картонную коробку. Он, как и всегда, стоял с гордо расправленной грудью. Его синее пальто и такой же синий шарф смотрелись очень утонченно и изысканно.

- Добрый день, меня зовут Борис Александрович! – спокойным и уверенным тоном произнес невысокий мужчина с широким размахом плеч. Коротко подстриженный и побритый, в тщательно вычищенном пальто и лакированных кожаных ботинках, он выглядел как тот сияющий авианосец на фотографии.

- Доброго здоровья! – ответил старик, медленно выпрямившись и выкинув из руки ветку. Весь заросший, в потертой куртке и грязных штанах, залатанных кроссовках он выглядел как тот завод, что спустил на воду авианосец, только в нынешние времена.

- Я иногда покупаю продукты у Тамары Ивановны, - начал свою речь импозантный мужчина, - так вот она мне поведала о ваших тяжелых условиях жизни. Однако я хочу, чтоб вы понимали, что я не государственный фонд помощи. Мне никогда ничего не доставалось даром, поэтому и я никому даром ничего не собираюсь давать.

- Вы хотите, чтоб я рассчитался с вами за коробку? – не понимая, спросил старик.

- Нет, дед, – рассмеялся Борис Александрович. – Я хочу помочь. Но понимаешь, я живу по таким правилам, в которых просто так никому не помогают. Поэтому у меня к тебе предложение, в котором, заметь, больше заинтересован ты, чем я.

- Раз так, тогда выкладывай, Борис Александрович, - ответил старик и подошел к калитке.

- В общем, я готов купить тебе автономный генератор, провести воду, отопление и газ. Пока ты будешь живой, я также готов оплачивать покупку топлива к этому генератору, и все остальные коммунальные расходы. Ремонт также тебе сделаю. Будешь ты зимой жить в тепле и чистоте. Ну, а взамен, ты на меня отпишешь свою дачу. Годится? – кивнул головой импозантный мужчина.

- И костыль к этому списку можешь добавить? – задумавшись, спросил Егор Павлович.

- Какой костыль?

- Да, после сна, бывает, у меня нога затекает. Утром невозможно ходить без опоры. Я использую черенок от лопаты, но с костылем бы намного удобнее было, - слегка улыбнулся старик, как бы погрузившись в мечту о доме с теплом, водою и костылем.

- Хорошо, - быстро произнес Борис Александрович, плотно сжав и без того свои узкие губы.

- Добрый ты человек, Борис Александрович. Спасибо тебе за такое предложение, только вот беда в том, что уже отписал я свою дачу, -  произнес старик, опустив взгляд к земле.

- Надеюсь, ты выгодно ее обменял? – поинтересовался мужчина в синем пальто.

- Да, на мешок яблок, - улыбнулся старик. – Вкусные, белый налив. Угостить не смогу, извини, недели две назад как доел их.

Борис Александрович стоял и смотрел на старика, больше не проронив ни слова. В его взгляде волновалось море разочарования и тоски. Он смотрел глазами новой эпохи на умирающую старую эпоху, оставшуюся там за забором с мешком яблок.

Импозантный мужчина ушел, а старик сел на крыльце, обняв своего лучшего друга.

- Смотри, Фимка, какое серое небо. Тоска! Но ничего, скоро снег пойдет, тогда красиво станет, - произнес старик, а по его щеке побежала слеза, которую ласково слизал Фимка своим розовым языком.

Февраль выдался жутко холодным. Снега по колено и ветер настолько сильный, что он свистеть начинает, гуляя по крышам домов. Особенно этот свист слышно ночью, когда звуки жизни засыпают крепким сном. Этой ночью именно такой свист и было слышно в окрестностях дачного кооператива, по прямым улицам которого бежали две собаки с торчащими к верху хвостами, их силуэты отчетливо отражались в лунном свете. Луна была яркая, и лишь изредка ее закрывали плывущие по небу облака. Ночь была очень тихой, и лишь резкие посвистывания ветра нарушали тишину. Собаки бежали к воротам, что вели в лес. Вдруг, одна из них, на спине которой серебром сверкали три пятна, остановилась у знакомой калитки и повернула к ней свою голову. На этой черной калитке висела белая табличка с надписью «Продается»  и номером телефона.

Черныш, успевший уже добежать до ворот, остановился, почувствовав, что его друг отстал. Он обернулся и громко гавкнул. Фимка кинул последний взгляд на калитку и помчался догонять товарища. Ведь, он теперь, как и Черныш, хозяин леса. 

О свободе.

Прошлым летом вышла моя первая книга «Иллюзия свободы». Ровно через год, в конце августа 2012 я отнес в издательство продолжение этого  социально-философского романа. Вторая книга называется «Тайна вседозволенности», но в ней, по-прежнему, события, происходящие уже в финансово-объединенном мире 20-х годов двадцать первого столетия, не имеют окончательного завершения. Это неудивительно, так как с самого начала я планировал написать трилогию. И на важнейшие фундаментальные вопросы (организация общественной системы, религия и наука, смысл человеческой жизни, причины и возможные последствия глобализации), которые поднимаются в первых двух книгах в форме двусторонних диалогов, где каждая сторона имеет свою точку зрения, диаметрально-противоположную точке зрения оппонента, автор даст ответы в третьей книге. Точнее говоря, он, наконец-то, сам выберет позицию одной из сторон, объяснив - почему он сделал такой выбор.   

Знаете, я хочу поделиться своими личными ощущениями после написания каждой из этих книг, входящих в трилогию «Иллюзия свободы». Когда издательство отдает мне свеженькие книжки, то я первым делом достаю из блока один экземпляр и со страстным нетерпением сажусь за его чтение. Так вот, прочитав год назад «Иллюзию свободы», основной вывод который я сделал для себя, заключался в следующем.

Любая общественная система в какой-то степени посягает на свободу личности. Система не может существовать без контроля, который, в свою очередь, начинает осуществлять центр этой системы. Со временем этот центр для поддержания стабильности  начинает при помощи различных информационных и силовых инструментов манипулировать поведением индивидов этой системы. Таким образом, мы все попадаем в зависимость от центра данной системы. Другого варианта нет, система не будет существовать без центра. Следовательно, единственное, что нам остается делать, так это требовать того, чтоб контроль, устанавливаемый этим центром, был открытым и прозрачным, а не осуществлялся неизвестно кем из-за мировой кулисы.

Прочитав месяц назад  «Тайну вседозволенности», следующая мысль обосновалась в моем сознании.

Не имея знаний, невозможно обрести свободу. К примеру, представьте себе какую-нибудь общественную структуру с рабовладельческим строем. Давайте упростим и представим племя, которым управляют несколько жрецов, а все остальные соплеменники находятся у них в рабстве, выполняя любые команды правителей. Это племя живет в небольшой прекрасной долине, окруженной огромной крепостной стеной.  Кроме жрецов никто не бывал за пределами этой стены, поэтому рабы не знают, что за ней обитают хищные животные, которые питаются людьми, но при этом ужасно боятся огня. Кроме того, только жрецы умеют добывать огонь. И вот один из рабов начинает бунтовать, требуя свободы. Жрецы даруют ему свободу, отпуская его на волю за пределы своей долины. Счастливый бунтарь покидает крепостные стены, но наслаждается свободой недолго, так как уже через несколько минут его тело разрывают хищные животные. Соответственно, этот свободолюбивый человек не получил от жрецов очень важной информации о мироустройстве и погиб, не успев порадоваться своей свободе.  Поэтому для того, чтоб обладать свободой, необходимо обладать знаниями. Даже, в сегодняшнем капиталистическом обществе наибольшей ценностью являются, как раз, знания, а не деньги. Просто это  пока еще не все понимают. Теперь попробуйте допустить, что от нас скрываются знания не только об устройстве мира, но и о правдивой истории, культуре, религиях и многом другом. Теперь вопрос – «Чувствуете ли вы себя свободными, зная, что вас заранее ведут по ложному пути?»